Москва-Лондон
Шрифт:
ских интриг, тайных убийств и явного раскола. Пройдут годы, и в ночь на 24 августа 1572 года она заставит своего болезненного и безвольного сына, короля Франции Карла IX, вырезать только в Париже более двух тысяч гугенотов, а всего во Франции за следующие после той чудовищной Варфоломеевской ночи две недели было истреблено более тридцати тысяч кальвинистов-гугенотов!..
Но все это произойдет через двадцать лет. А сейчас, в конце 1551 года, французскую королеву, помимо укрепления позиций гугенотов, крайне волновало положение страны на многочисленных фронтах затянувшихся более чем на полстолетия итальянских войн со Священной Римской империей во главе с ее императором Карлом V. Казна Бурбонов
и пришлось вооружать вечно бунтующих крестьян и взрывоопасную городскую чернь, что могло бы окончиться гораздо худшими последствиями, чем просто взятие Парижа Карлом…
Словом, забот у королевы Франции Екатерины Медичи было сейчас более чем достаточно, так что совершенно невероятным казалось ее появление здесь, в Антверпене, в то время как двор императора Карла на какое-то время переместился сюда же…
…Несколько долгих и предельно напряженных минут они стояли друг перед другом — коронованная королева Франции и некоронованная королева всех королей Европы. Екатерина Медичи жадно и неторопливо, в упор рассматривала не только лицо Дианы Трелон, но, казалось, своим насквозь пронизывающим взглядом раздевала ее донага и ревниво изучала каждую клетку и складку ее тела. Несколько продолговатое лицо Екатерины с несильно подогнутым книзу носом и довольно большими передними зубами, едва заметно выступающими над нижней сочной и чувственной губой, трудно было бы назвать красивым или хотя бы просто привлекательным, если бы не эти громадные, классически миндалевидные глаза цвета звездной ночи. Они сразу же и окончательно приковывали к себе неотрывное внимание, оставляя все остальное ее лицо в какой-то дальней и почти размытой тени. Невероятная притягательная сила ее глаз — вот, несомненно, главная характерная черта портрета тридцатидвухлетней королевы Франции Екатерины Медичи…
Изящным и легким движением плеч, словно вздрогнув ими и согнав
с себя невольное напряжение, она сбросила назад черный суконный плащ, подбитый голубыми песцами, и стояла сейчас во всем блеске и великолепии своего звания и положения. Вишневое бархатное платье с очевидным трудом держалось на ней от тяжести бесчисленных драгоценностей, низкий, прикрытый тончайшей тканью вырез без малого полностью обнажал ее высокие и полные груди, темно-пепельные волосы были перевиты таким количеством жемчужных нитей, что казалось, будто волосы выросли на ее голове лишь для того и ровно в таком количестве, чтобы их было достаточно для поддержки этих изумительных нитей. Можно было подумать, что королева Франции от греха подальше носила на себе все достояние государ-ственной сокровищницы своей страны…
Перед ней стояла Диана Трелон в своем скромном туалете и без единого драгоценного украшения.
Королева мгновенно оценила и ум хозяйки дома, поздравив себя с первым своим поражением…
— Ее величество королева Франции, — произнес приятным бархатным баритоном высокий и очень красивый молодой человек в щегольском наряде и при шпаге в драгоценных ножнах, оказавшийся рядом с Екатериной и склонившийся в изящнейшем поклоне перед Дианой.
Хозяйка «Жемчужины Шельды», скромно потупив голову, словно рас-
творилась в глубоком реверансе — настолько он был искусен и почтителен.
— Не соизволит ли ваше величество пожаловать в гостиную? — Мелодичный голос Дианы прозвучал спокойно и с достоинством.
Когда они прошли в гостиную, Екатерина, слегка улыбаясь, проговорила:
— Надеюсь, вы не станете возражать, если я сяду в это кресло, поближе к теплу камина? — Диана снова поклонилась, обеими
— Не согреет ли ваше величество глоток теплого вина? — спросила Диана, все еще стоя у своего кресла.
— О, вы так внимательны и предупредительны, мадам Трелон! Пожалуй, вы правы — глоток теплого вина едва ли повредит мне сейчас.
Диана подошла к низкому овальному столику черного дерева с тонкими резными ножками, сплошь уставленному сосудами с вином, бокалами, кубками, печеньем, самыми разнообразными фруктами и сладостями. Она взяла высокий фарфоровый кувшин с крышкой и с носиком, имитирующими голубиную голову, и наполнила два хрустальных бокала густой темно-красной жидкостью. Один бокал она поставила на небольшую золотую тарелку и с легким, изящным поклоном поднесла королеве Екатерине, другой — к своим губам и сделала несколько хороших глотков.
«Умница», — подумала Медичи и с видимым удовольствием выпила теплое содержимое своего бокала.
— Ах, благодарю вас, мадам Трелон, — кивнула головой, отягощенной драгоценностями, королева Екатерина, протягивая тарелку с пустым бокалом Диане, тут же опустошившей до дна свой бокал. — Мне показалось, вы собираетесь позаботиться и о моем спутнике, не правда ли? Но, право, маркиз слишком хорошо воспитан, чтобы допустить это. Не правда ли, мой дорогой маркиз, вы прекрасно сами справитесь со своим бокалом, вином, фруктами и сладостями?
— О, разумеется, ваше величество, — артистически легко и изящно по-клонился своей королеве маркиз и направился к столику с напитками, где надолго задержался, с удовольствием отдавая должное всему, что там было.
Поистине королевским, но вместе с тем необыкновенно изящным жестом правой руки предложив Диане сесть напротив себя, королева заговорила с легкой улыбкой:
— Надеюсь, все королевы Европы так или иначе наслышаны о вас и вашем восхитительном салоне, но я полагаю, лишь мне одной представилась счастливая возможность не только видеть вас, но и познакомиться с вами. И справедливости ради должна признаться, что вы совершенно очаровательны, мадам Трелон, вы, несомненно, совершенство красоты, ума и изящества, вы абсолютно неотразимы!
— О, ваше величество, помилуйте, молю вас! — Лицо Дианы заметно порозовело, она в смущении опустила глаза.
— Увы, это так, — продолжала говорить королева. — Это истинная правда, и я бы хотела донести ее до тронов всех моих сестер-королев. Разумеется, я говорю вам все это без всякой радости, ибо признание одной женщиной превосходных совершенств другой почти равносильно самоубийству. Мне кажется, теперь я куда лучше прежнего понимаю своего и других коронованных супругов Европы. — Екатерина говорила все это со спокойной улыбкой, и ее нарочитая откровенность звучала, тем не менее, вполне искренне и сочувственно. — Поверьте, дорогая моя Диана… Надеюсь, вы позволите мне так называть вас, не правда ли?
Диана низко склонила голову в знак своего согласия.
— О, благодарю вас! Я уверена, что могу разрешить вам называть меня просто мадам Екатериной. В конце концов, никакая корона — увы! — не делает королеву женщиной, а глядя на вас, лишний раз убеждаешься в этой истине! Кстати, один мой придворный философ заметил как-то, что истина прекрасна лишь настолько, насколько она подтверждает нашу фантазию или желание… Да, так поверьте мне, дорогая Диана, я вовсе не ревную вас к моему обожаемому супругу, да и, признаться, не так уж и часто у меня бывает право на это, не правда ли, мой дорогой маркиз?