Москва – Санкт-Петербург
Шрифт:
Пастернак не имеет к Уфе ни малейшего отношения; ему здесь не поставили бы даже уродливого – словно монстр из компьютерной игры! – памятника, украшающего одну из площадей Оренбурга. И напоминающего всем прохожим. что Александр Сергеевич Пушкин в поисках материалов по истории Пугачевского бунта добрался на восток до этого городишки на границе Европы с Азией…
Нет, просто с окна своего 14-го этажа я увидел ползущий вдалеке нефтеналивной состав.
И подумал, что здорово было бы налить эти цистерны не мазутом, а динамитом, а потом грохнуть по одной из
Чтобы взлетело на воздух все сущее вокруг меня.
В стоса и спаса и в протопопские херувимы, в католикоса греческого и митрополита Санкт-Петербургского, в 33 света и в мутный глаз – через 7 гробов в центр мирового равновесия!
1
Я родился в этом городе 22 июля 1959 года.
Через 14 лет от Победы над Германией. Или 6 от смерти Сталина. 3 года после одиозного ХХ съезда КПСС, развенчавшего культ Вождя. Съезда, делегатом которого был мой дед по маме, партийный работник…
Так написал я сам о себе во внутреннем монологе полностью аутогенного главного героя романа «Der Kamerad».
Трагедия моя состоит в том, что дед Василий Иванович Улин был партийным работником союзного масштаба и после войны не вернулся обратно в Ленинград, откуда эвакуировался в 1941 году с одним из оборонных заводов.
Если бы он вернулся, то я родился бы ленинградцем и жизнь свою прожил бы совершенно иначе.
Вращался бы среди людей, а не среди воинствующего бескультурья, из которого так и не сумел вырваться.
* * *
Не помогло мне и то, что отец мой, врач-хирург-амбидекстр Виктор Никитович Барыкин (погибший трагически на четвертый день после моего рождения) был не просто из старой интеллигентски-барской семьи, а по своей матери Зое Ивановне Воронцовой происходил из ветви того самого дворянского рода.
И даже то, что и отца моего и дядю Михаила Никитовича, уважал один из последних русских интеллигентов этих мест – ушедший от нас Юрий Андрианов…
Высокий, тонкий, серебряновеково бородатый поэт, по возрасту находившийся ровно посередине между мною и поколением родителей.
* * *
И по сути дела всю свою жизнь я пытался выкарабкаться даже не из болота (из болота-то все-таки можно вылезти, если ухватиться за что-нибудь, растущее неподалеку), а из ямы в песке.
То есть оттуда, откуда спасения не может быть в принципе.
2
Писать я начал тому назад более полувека: 21 сентября 1967 года.
* * *
Эту дату отмечаю с биографической точностью.
Ведь до сих пор сохранилась одна из первых записей в дневнике, который я вел спорадически на протяжении четверти века.
В тот день я
Правда, записать я этого сочинения не смог.
Не по причине неграмотности в 8 мальчишеских лет; читать я научился в 4 года, писать – в 4,5, а в 5 уже и читал, и писал и говорил по-английски.
Просто в ту осень, в первые недели моего второго класса, один одноклассник сделал мне подножку в школьном коридоре.
(Мерзавец – которого никто из дирекции не подумал как следует наказать за членовредительство! – давно умер. Но разбитое колено до сих пор напоминает мне о нем перед каждой сменой погоды.)
Почти всю первую четверть я провел в гипсе.
Мог или лежать или шкандыбать с одной негнущейся ногой, но сидеть было очень неудобно.
И потому мама – заботясь о моем зрении и не позволяя лежа ни читать, ни тем более писать! – сама сделала эту запись под мою диктовку.
* * *
Так получилось, что свои литературные опыты я начал именно с прозы.
И хотя в 1976 году, в 10-м классе…
(Глупо влюбившись в невыносимо красивую девочку из 9-го класса, имевшую лицо девы Марии и красное платье в мелкую черную клетку – стянутое в талии и имеющее длину ровно такую, чтобы наивыгоднейшим образом продемонстрировать неземную красоту ее икр…)
Хотя 10-м классе, уже готовясь к экзаменам на аттестат зрелости, начал писать стихи, все-таки навсегда позиционировал себя именно прозаиком.
Но имманентная склонность к стихотворчеству отразилась в стилевых предпочтениях, которые когда-то очень точно выразил замечательный художник и умный человек Иосиф Гальперин:
«В прозе работает каждое слово, в стихах – каждый звук.»
* * *
В 1976-1984 годы я – подобно любому юноше из культурной семьи! – писал то сомнительные философские трактаты, то мемуары глубиной в пару лет.
А в 1984 сотворил свое первое серьезно спланированное произведение – роман «И буду жить я, страстью сгорая».
Позже из него получилась «Высота круга» – о том написано в мемуаре «Москва – Санкт-Петербург».
Развился как поэт и ощутил себя прозаиком я не в Уфе, а в Ленинграде, где провел 8 лучших лет своей жизни.
С 1976 по 1984 – сначала студентом, потом аспирантом математико-механического факультета Ленинградского университета.
Увы, чертова судьба вынудила меня вернуться к черту в эту чертову Уфу.
3