«Москва, спаленная пожаром». Первопрестольная в 1812 году
Шрифт:
Тем не менее, Александр не оценил выдумку графа, вопрос о Верещагине был рассмотрен в Комитете министров, вынесшем 6 июля следующее решение: «Суд над Верещагиным… кончить во всех местах без очереди и, не приводя окончательного решения в исполнение, представили б оное к министру юстиции для доклада Его Императорскому Величеству. Верещагина же содержать между тем под наикрепчайшим присмотром». [47]
В Петербурге не отнеслись с делу Верещагина с той серьезностью, с какой смотрел на него Ростопчин, приложивший максимальные усилия к ужесточению возможного наказания. Недаром уже после приговора Верещагину он будет писать в Сенат, что «находит преступление Верещагина самоважное и в том случае, если бы он
47
Н.И. Салтыков-Ростопчину. 6 июля 1812 года // Дубровин Н.Ф. Отечественная война в письмах современников. – С. 46.
48
Шереметьевский П.В. Дело о Верещагине и Мешкове//ЧОИДР. Кн.4.1866.
– С. 231–247.
Верещагина приговорили к каторге в Нерчинске, а Мешкова лишили дворянства и отправили в армию. Интересно, что когда 20 июля приговор был окончательно утвержден высшей инстанцией – первым департаментом московской палаты уголовного суда, то в нем содержалась оговорка, что Верещагина нужно было бы приговорить к смерти. Однако высшую меру заменили каторгой на основании указа от 1754 года. Свое окончательное мнение по делу 19 августа вынес Сенат, приговоривший Верещагина к битью кнутом 25 раз и дальнейшей каторге.
С Ключаревым обошлись мягче, выслав его вместе с женой в более теплые края, в Воронеж: «Почт-директор Ключарев ночью с 11-го на 12-е число взят нами и сослан. Это большой негодяй, и город радуется удалению сего фантазера», из письма Александра Булгакова от 13 августа 1812 года. Интересно, что фамилия Ключарева «всплыла» в рапорте М.И. Кутузова Александру I от 22 ноября 1812 года «О высылке в Тамбов, Калугу и Нижний-Новгород лиц, подозреваемых в связях с противником и в шпионаже». В рапорте перечислялись фамилии тех, «кои навели на себя подозрение в связях с неприятелем и которые потому отправлены от меня для содержания под присмотром в разные места». [49]
49
Кутузов М.И. Сборник документов. Т. IV. 4. 2. М., 1955. – С. 445–446.
Среди высланных в Тамбов был и уличенный в сотрудничестве с оккупантами «коллежский асессор Ключарев по доносу собственных его крестьян, что он не только продавал и доставлял неприятелю в Москву овес, но даже в своем доме укрывал их от нападения наших команд; хотя он и не совсем изобличен, однако ж, дабы не могло воспоследовать между им удалить его на время от армии потому больше, что он сын того самого Ключарева, который за открытую связь с неприятелем сослан из Москвы». Следуя логике Ростопчина, можно сказать, что «яблочко от яблоньки недалеко падает».
Но в августе дело Верещагина не закончилось. Впереди была еще его кровавая развязка 2 сентября 1812 года…
Складывается впечатление, что дело это было предопределено заранее неприязнью Ростопчина к Ключареву и уверенностью, что последний и есть убежденный враг России в ее прифронтовом тылу. Необходимо было лишь найти повод, чтобы подкопаться к почт-директору. Таким предлогом послужил Верещагин, хотя им мог быть и любой другой попавшийся под руку любитель почитать подцензурную литературу и послушать крамольные речи, которых (т. е. любителей) у нас во все времена было в достатке.
К тому же, как пишет академик Е.В. Тарле, никаких писем Наполеона к прусскому королю и князьям Рейнского союза просто не было: Наполеон «не мог говорить такой вздор (в Дрездене!) и не мог писать какой-то нелепый набор фраз прусскому королю («вам объявляю мои намерения, желаю восстановления колонии, хочу исторгнуть из политического ее (!) бытия» и
50
Тарле E.B. Нашествие Наполеона на Россию. – М., 1938.
До сих пор вызывает сомнения и юридическая сторона дела, и обстоятельность доказательной базы, послужившей достаточным основанием для приговора Верещагину, вынесенному 15 июля московским магистратом совместно с надворным судом. Но можем ли мы сегодня, с позиций нынешнего дня, когда не то что переводы, а сами что ни на есть секретные документы становятся достоянием мировой интернет-аудитории в одну секунду, объективно оценивать события двухсотлетней давности?
На освободившееся место был определен Дмитрий Павлович Рунич, служивший дотоле помощником почт-директора и упомянутый Ростопчиным в процитированной нами ранее записке. А в «Записках» самого Рунича мы находим объяснение причины неприязненных отношений между Ростопчиным и Ключаревым:
«Я приехал в Москву 5 августа 1812 г. Город был взволнован. Я вскоре узнал, что Ростопчин уже начал кровавую трагедию, что он задумал подкопаться под директора почты в Москве, Ключарева, которого он решил погубить. Живя со времени своей отставки в Москве, Ростопчин часто ездил в Тверь и не скрывал своего взгляда насчет настоящего положения дел. Злой и язвительный, он постоянно направлял свои насмешки на Наполеона, его маршалов и министров и на Сперанского. Узнав, что Ключарев позволял себе высказывать об нем нелестное мнение, он воспылал к нему непримиримою враждою вследствие уязвленного самолюбия и подозрения, что тайна его переписки была нарушена и что его частые поездки в Тверь были истолкованы Ключаревым в своих письмах к петербургским знакомым с очень подозрительной точки зрения.
Зная немилость, постигшую Сперанского, и то обстоятельство, что он не мог более покровительствовать Ключареву, с которым он был очень хорош, Ростопчин, сделавшись главнокомандующим Москвы, старался удалить почт-директора через посредство фельдмаршала Салтыкова, в надежде, что последний, желая посадить меня на место Ключарева, поддержит его просьбу перед государем. Фельдмаршал говорил со мною об этом, показав предварительно письмо Ростопчина императору, но Александр знал Ключарева со слишком хорошей стороны и отказался сменить его, говоря, что «теперь не время делать подобные перемещения». Стараясь навлечь подозрение на Ключарева, Ростопчин употребил для этого преданного ему человека и личного врага Ключарева – Брокера, служившего прежде в почтовом ведомстве и потом назначенного московским полицеймейстером. В Москве был арестован молодой человек, купеческий сын, по фамилии Верещагин, обвиненный в распространении переведенных на русский язык прокламаций Наполеона, изданных им при переправе через Неман; Верещагину велено было говорить, что он получил их от одного из сыновей Ключарева в нумере газеты, запрещенной цензурой.
Началось следствие, клонившееся к тому, чтобы обвинить Ключарева-отца. Верещагин был осужден и посажен в тюрьму. 7 августа был схвачен один почтовый чиновник и препровожден в Петербург по подозрению в том, что он распространяет посредством писем страх и безнадежность внутри империи. Это великое открытие было сделано также патриотом Брокером. В действительности же он подкупил одного бедного служащего и убедил его украсть письмо вышеупомянутого чиновника. К несчастью, он был плохой диалектик и еще более плохой литератор; в его письме была следующая ничего не значащая фраза: «Наполеон может быть побит, но не может быть побежден».