«Москва, спаленная пожаром». Первопрестольная в 1812 году
Шрифт:
Но если бы Ростопчин предпринял меры по снижению цен раньше… Да и само оружие оставляло желать лучшего: «Действительно, цена продаваемому оружию из арсенала или цейхгауза была очень дешева, ибо ружье или карабин стоили 2 и 3 рубля, сабля – 1 рубль, кортик, пики и проч. – все очень дешево; но, к сожалению, все это оружие к употреблению не годилось: ибо ружья или карабины были или без замков, или без прикладов, или стволы у них согнутые, или измятые, сабли без эфесов, у других клинки сломаны, зазубрены, и лучшее, что было в цейхгаузе, то скуплено уже было купцами; но, невзирая на негодность оставшегося оружия, покупали еще оное, и арсенал или цейхгауз был полон народу». [60]
60
Бестужев-Рюмин А.Д. Указ. соч.
Подобное поведение купцов дало повод Бестужеву-Рюмину лишь горько сожалеть: «Итак,
Подобная же ситуация сложилась и с ценами на транспортные средства. Неимоверно возросла стоимость телег и лошадей: «Такое множество потребовалось разом телег и лошадей, что неоткуда было их достать. А извозчики-то видят, что большой спрос и такие цены заломили, прости им Господи, что одним только богатым было с руки нанимать. Видят, безбожники, Господь и так наказание посылает, а они думают, как бы слезами своих же наживаться. Да еще Бог знает, пошли ли им впрок эти денежки. Сколько бедных людей принуждены были в Москве остаться. Кто все добро потерял, а кто и сам погиб. По улицам тянулись что днем, что ночью кареты да повозки. Многие тоже пешком уходили, иные с детьми на руках, иные с каким добром». [61]
61
Толычева Т. Рассказ старушки о двенадцатом годе. – М., 1878. – С. 40–41.
Чего же удивляться, что некоторые купцы, оставшись в Москве, немало нажились на постигшей горожан беде, занимаясь мародерством и откровенным грабежом.
Эвакуация раненых и казенного имущества
Ростопчину впору было задуматься и над эвакуацией казенного имущества. Во второй половине августа он дал указания о подготовке к эвакуации раненых, вывозу оружия и боеприпасов из Арсенала (запасы оружия оценивались в 200 тысяч пудов!), отправке казны, архивов Сената, имущества Оружейной палаты, Патриаршей ризницы, Московского университета и т. д. («Отправлены казенные сокровища, Оружейная и Грановитая палаты, банки, архив иностр. дел, и множество выезжают», – запишет в эти дни князь Д.М. Волконский). Это был первый случай в истории Москвы, когда требовалась столь масштабная и оперативная эвакуация.
В то время существовало два способа вывоза имущества – гужевым транспортом и по реке. Главная трудность состояла в том, где взять такое количество подвод с лошадьми. Например, для вывоза казенного имущества и оружия из Арсенала требовалось более 26 тысяч подвод. Но подводы использовались и для вывоза раненых, подвоза продовольствия и боеприпасов: так, летом 1812 года армия реквизировала для своих нужд до 52 тысяч подвод. Таким образом, ни лошадей, ни подвод катастрофически не хватало.
Москва была буквально забита ранеными, которых размещали не только в больницах и госпиталях, но и в дворянских усадьбах. Особенно обострилась ситуация после Бородинского сражения, когда Москву накрыла волна прибывающих с фронта изувеченных солдат. В предшествующие сдаче Москвы дни в город прибыло более 28 тысяч раненых. До отказа был заполнен Лефортовский военный госпиталь, рассчитанный на 1000 коек, а на самом деле принявший до 2000 раненых. В Головинских казармах находилось до 8000 раненых, в Спасских казармах – до 5000 человек, в Александровском и Екатерининском институтах было до 4000 раненых, в Кудринском – до 3000, в Запасном дворце– до 2000, по отдельным квартирам – до 500 человек. Лишь в ночь с 1-го на 2-е сентября в связи с решением об оставлении Москвы Барклай-де-Толли предписал «находящихся в Москве раненых и больных стараться всеми мерами тотчас без малейшего замедления перевести в Рязань, где и ожидать оным дальнейшего назначения». [62] В такой невыносимой обстановке нередко приходилось делать выбор: вывозить раненых или эвакуировать имущество.
62
Рашкин Л., Новиков Ю. Военная медицина в Отечественную войну 1812 года. – М., 2012. – С. 16.
Как вспоминала одна из послушниц Страстного монастыря, 26 августа 1812 года в Москве услышали первые раскаты пушечного гула, доносившиеся откуда-то издалека: «Догадывались, что битва, а где неизвестно, а неизвестность еще страшнее». В те дни по Тверской улице мимо монастыря привозили
Бегство жителей из Москвы. Худ. К.В. Лебедев
Из нашего монастыря им приносили хлеб и просфоры». [63]
Нелицеприятные подробности содержания раненых солдат российской армии сообщает Д.П. Рунич: «После кровопролитного сражения, происшедшего 26 августа в 30 верстах от Москвы, все это пространство было наполнено множеством телег, на коих перевозили в Москву раненых русских и иностранцев. Ростопчин приказал временно поместить пленных, до их отсылки во внутренние губернии, на Воробьевых горах, находившихся в четырех или пяти верстах от города. Вторая половина августа была холодная и дождливая; пленных кормили только черным хлебом и водою, вследствие чего между ними свирепствовал сильный кровавый понос, от которого весьма многие умерли. Жители Москвы толпами выходили навстречу раненым, приносили им белый хлеб и деньги, не делая различия между русскими и пленными».
63
Васькин А.А. Спасти Пушкинскую площадь. – М., 2011.
30 августа Ростопчин приказал везти раненых сразу в Коломну, а 31 августа он и вовсе распорядился отправлять туда же пешком тех из них, кто мог ходить. Как сообщал сам Ростопчин, «от шестнадцати до семнадцати тысяч были отправлены на четырех тысячах подводах накануне занятия Москвы в Коломну, оттуда они поплыли Окою на больших крытых барках в Рязанскую Губернию, где были учреждены Госпитали». [64]
Ростопчин вспоминал: «1-го числа сентября месяца 1812 года, известившись от князя Голенищева-Кутузова Смоленского, что Российская армия отступает по Рязанскому тракту, тотчас приказал я более 1000 подвод, оставшихся из числа, собранных в Московской губернии, обратить в военный госпиталь для вывоза раненых и всего того, что необходимо нужно и можно было вывести».
64
Ростопчин Ф.В. Правда о пожаре Москвы. – С. 38.
Для вывоза в Коломну раненых из других госпиталей Ростопчин приказал поставить у городской заставы в общей сложности 5000 подвод: «Более 20 000 человек успело поместиться на подводы, хотя и не без суматохи и споров; прочие последовали за ними пешком. Весь транспорт двинулся с места около 6 часов утра; но около 2000 больных и тяжелораненых остались на своих кроватях, в ожидании неприятеля и смерти. Из них, по возвращении моем, я только 300 человек застал в живых».
Повезло тем, кто в состоянии был выйти из города на своих двоих. Унтер-офицер Д.В. Душенкевич: «Картина ночи и путь до Москвы представляли однообразное общее уныние, подобное невольному ропоту, рождающемуся при виде длинных обозов и перевязок множества, не только раненых, даже до уничтожения переуродованных людей; нельзя не удивиться, в каком порядке раненые транспортируемы и удовлетворяемы были всем. На третий день нас доставили в опустевшую Москву, чрез всю столицу провезли и поместили во Вдовьем доме (близ Кудринской площади – А.В.), где всего в изобилии, даже в излишестве заготовлено, чего бы кто из раненых не пожелал. В довольстве и покое мы забыли о неприятеле. Уже 31-го августа видно нам стало пространное зарево над Воробьевыми горами, но оно нас не беспокоило. Уверенность, что французская армия под Москвой рассыплется, как волна при гранитном утесе, в общем духе господствовала и рассеивала опасения; болели только о том каждый из нас душевно, что не в состоянии при сем решительном, желаемом всеми бое оказать хотя бы последнюю услугу отечеству жертвою самой жизни, но такими мечтами нам недолго досталось утешаться.
Военный госпиталь в Лефортове. Худ. Ф. Я. Алексеев. 1800-е гг.
Москва. 2-го сентября. Едва утреннего солнца яркие лучи осветили окна наши, директор, или наблюдавший за больницами гр. Толстой принес самую пасмурную весть. Короткими словами он предложил нам: на приготовленных во дворе подводах спасаться в г. Владимир. «А французы сегодня вступают в Москву», – прибавил он, залившись слезами, и вышел, рыдая горько. Всякий может себе представить, что делалось в таком разе между тысячью ранеными штаб– и обер-офицерами. Этот час смятения, воплей общих и разительные преждевременные кончины беспомощных тяжелораненых налагает молчание!