Москва в огне
Шрифт:
И он вышел из-за стола, посадив на место председателя Елену Егоровну. Та спокойно приняла бразды правления, как будто для нее это было привычным делом. Вот тебе и кухарка!
«Помогите нам сделать забастовку!»
Я устроился у стола президиума по соседству с Инессой Арманд.
Она улыбнулась мне, как старому знакомому, и, кивнув головой в сторону собрания, шепнула:
— Вы понимаете, что здесь происходит? Люди растут на глазах! Поднимают головы самые отсталые, самые униженные!
Нет,
Между тем на трибуну один за другим стали выходить ораторы от разных партий и союзов: от меньшевиков, от эсеров, анархистов, Союза женского равноправия и других. Однако никто из них не призывал ни к забастовке, ни тем более к вооруженному восстанию. Значит, все считают невозможным выдвигать боевые политические лозунги в такой отсталой аудитории.
Я заволновался еще больше: не окажется ли выстрелом в воздух мое первое выступление в Москве? Но что это за письмо, переданное мне Седым?
Присев за спинами Инессы Арманд и Елены Егоровны, я наспех пробежал его глазами. Письмо было написано мелким, бисерным почерком.
«Товарищ студент!
Я — горничная. С забастовкой согласна, готова начать хоть сегодня. А вот насчет восьмичасового рабочего дня у нас не получится. Утром надо одеть и причесать барыню, почистить костюм барина, услужить всему семейству за завтраком, обедом и ужином, а в промежутках чай да кофей. Потом надо убрать всю квартиру, а у них восемь комнат. Вечером, глядишь, надо еще раз одеть барыню — в гости собирается, потом раздеть и спать уложить. Им ведь плевать на наше время. Как же тут уложишься в восемь часов? Нам и двенадцати мало».
Письмо меня заинтересовало, и я уже более внимательно прочитал его до конца.
«Надо бастовать и прижать барам хвост. А как? Вы, товарищи студенты, должны помочь нам, как помогаете рабочим. Я предлагаю ходить по домам и снимать всех подряд. Многие сами-то побоятся оставить работу, — как бы их на улицу не выбросили, а с улицы бог знает куда попадут… Так я вас прошу, помогите нам сделать забастовку, товарищи студенты!»
Подпись: «Мария Левина». Адрес не был указан.
— Ваше слово, товарищ! — объявила вдруг Елена Егоровна, толкнув меня локтем.
Я вздрогнул и, сунув письмо в карман, вскочил на ноги. Быстро подошел к краю сцены, остановился и глянул в зал. Навстречу — тысячи глаз… Разноцветные платки, шапки и даже шляпы. Мне казалось, что все это смотрит на меня и ждет. Удивительное дело — всякий раз, когда я вижу перед собой море человеческих голов, на какой-то миг я теряюсь, дрожу от страха. А вдруг я скажу совсем не то, чего ждут от меня эти незнакомые люди — кухарки, швейцары, поварихи, горничные, истопники, лакеи? Эти профессии мне неизвестны, неизвестен их быт, их мечты и надежды. А заговорить сразу о политике, призывать на борьбу с самодержавием и к вооруженному восстанию… это же нелепо в такой аудитории! Я их просто огорошу…
— Давай, давай, оратель, не
Очевидно, какое-то время я молчал и меня захотели ободрить. Кажется, женщина… Конфуз!
Я решил признаться, что встречаюсь с ними впервые.
— Дорогие товарищи! Мне трудно говорить с вами: я не знаю вашей жизни, не знаком с вашими требованиями, с задачами Союза домашней прислуги. Но одно знаю твердо: без борьбы и свободы мы не добьемся лучшей доли, не выйдем из рабства, не станем людьми, достойными уважения. Хорошо сказал один из ваших ораторов, вспомнив Горького: «Человек — это звучит гордо!» Но, чтобы стать человеком, надо завоевать человеческие права, надо разрушить старый мир и старую власть, которые держат нас в кабале, лишили света и радости…
Такое начало вызвало некоторое сочувствие, и в зале стало тише. Я ободрился и уже более уверенно заговорил о беспросветном положении рабочего класса, о нищете и голоде, о политическом бесправии, о предательском манифесте царского правительства, о погромах черносотенцев.
Речь была короткой. Но в те годы я так страстно верил в неизбежность восстания и скорую победу революции, что это зажгло и слушателей, еще больше подбодрило и меня самого. И я, уже не раздумывая о последствиях, закончил свое слово большевистскими лозунгами:
— Да здравствуют всеобщая стачка и вооруженное восстание!
Лозунг был подхвачен дружно, разноголосо, с подлинным энтузиазмом.
Все это так поразило меня, что я не сразу догадался отойти от трибуны. Выручила Елена Егоровна:
— Пошли! Митинг кончился!
Народ стал расходиться. Мы опять встретились с Инессой Арманд. С первого взгляда она показалась мне живым, умным, жизнерадостным человеком.
— Завтра вечером приходите на собрание Союза женского равноправия, — предложила Инесса Арманд, когда мы двинулись к выходу. — Там будет много домашней прислуги, нам нужно ее отвоевать.
— Я же ничего в этом деле не понимаю! — взмолился я. — На женских собраниях никогда не был и вряд ли буду полезен.
Инесса укоризненно покачала головой:
— Нехорошо, товарищ! Домашняя прислуга набирается из тех же рабочих и крестьян, попавших в безвыходное положение, и оторвать их от буржуазного женского союза очень важно. Так ведь?
— Так… Только надо бы согласовать…
— Можешь не беспокоиться, — весело сказала Арманд, — я сама переговорю с Южиным. А ты приходи вместе с Еленой Егоровной, она знает, где и когда.
Мы распрощались.
Вместе с шумной толпой нас выплеснуло во двор.
Было уже поздно, но ворота «Аквариума» по-прежнему были распахнуты настежь и два людских потока двигались навстречу друг другу.
Елена Егоровна дернула меня за рукав:
— Ты знаешь, с кем разговаривал?
— С Арманд. А что такое?
Елена Егоровна склонилась к моему уху:
— Она, говорят, была за границей и работала с самим Лениным!
— Да ну? — я даже остановился от неожиданности. — Работала с Лениным? За границей?..