Москва в огне
Шрифт:
Я поспешил к начальнику и тронул его за плечо:
— Опять идут?
Тот рассердился:
— Зачем ты здесь, оратор? Скорей за дом иди! В воротах встань. И Сережку возьми. Сейчас ваши пукалки ни к чему — игрушки.
Я попробовал возразить:
— От пуль здесь безопасно, начальник. А если будет атака, мы тоже…
— От пуль безопасно, а снаряд может ушибить. Понятно? На бульвар орудие прикатили. Уходи, пожалуйста.
— Тогда и всем надо уходить: наша баррикада не выдержит и десятка снарядов, — настаивал я, не понимая странной
Он вспылил:
— Не мешай! Приказ слушай, уходи скорей!
Пришлось подчиниться и встать в воротах за углом дома.
Дружинники залегли у самого основания баррикады.
Около начальника вновь появилась Вера Сергеевна. Я заметил, что на этот раз у нее не было сумочки с медикаментами, а только муфта в руках.
По указанию начальника, в сопровождении дружинника с маузером, она поспешно перебежала на противоположную сторону улицы и скрылась в парадной двери двухэтажного дома, один конец которого выступал далеко вперед, за нашу баррикаду.
Полный тревоги, я бросился вслед за ней. Однако начальник снова задержал меня:
— Не сметь! Там больше никого не надо.
Я взмолился:
— Товарищ дорогой, я же не могу оставить…
— Кого? Чего? Зачем? — Но начальник тут же смягчился: — Хорошо. Иди и стой в парадном. Наверх ни шагу! Мешать будешь.
Через мгновение я уже ворвался в парадную дверь. Здесь никого не было. Лестница вела на второй этаж. Значит, они там, наверху. «Зачем он послал ее? Почему Вера Сергеевна только с муфтой? — В голове мелькнула смутная догадка: — Неужто она решилась?..»
Вдруг с потрясающим гулом с бульвара грохнуло орудие.
Бульвар отстоял от нашей баррикады в каких-нибудь двухстах шагах, тем не менее снаряд угодил не в баррикаду, а в карниз углового дома на противоположной стороне улицы. Артиллеристы были вдребезги пьяны или сознательно дали промах, чтобы предупредить нас об опасности.
Дальше события развертывались так быстро, что их нельзя описать в последовательном порядке. Выстрел… свист сирены… Дружинники быстро отхлынули от баррикады на две стороны — в ворота и парадные домов, за надежные прикрытия. Дядя Максим с Сережкой и начальник ворвались ко мне в парадную дверь. Я метнулся было наверх, но начальник схватил меня за рукав пальто:
— Постой, постой! Одна секунда… Сам пошлю…
Пальба из пушки продолжалась. Снаряды кусками разносили баррикаду. Фонтаном летели осколки досок, щепы, каменья, снежная пыль, огонь и дым. Полтуловища чучела Дубасова вместе с метлой взлетело на воздух. Древко наклонилось на сторону, но красное знамя все еще трепетало и билось над развороченной баррикадой.
Мне никогда еще не доводилось видеть так близко действие артиллерии, и я был оглушен. Я пытался понять, чего мы ждем, почему мы не уходим отсюда, тогда как баррикада на наших глазах превращается в развалины. Время тянулось невероятно медленно и тяжко, как кошмар. Но вот грохот смолк, а мы все еще стоим в засаде, не уходим. С пьяными криками «ура», с барабанным боем,
Пронзительный звук сирены еще раз разрезал воздух. Однако дружинники не двигались с места и не открывали стрельбы. Я с удивлением посмотрел на начальника.
С винчестером в руках, готовый к прыжку, он наклонился вперед и так застыл, чего-то ожидая.
— Ай, скорей, кацо!..
В ту же минуту оглушительный грохот потряс землю, и облако пыли и щебня рванулось к небу. Вой и крики ужаса за баррикадой. Дружинники выскочили из-за прикрытий. Беспорядочная и частая стрельба из маузеров.
— Наверх! — крикнул мне начальник, а сам вместе с дядей Максимом ринулся к баррикаде.
— За мной, Сережка!
В несколько прыжков мы взбежали на второй этаж, потом — в полутемный коридор… Я искал Веру Сергеевну. Это, конечно, она бросила бомбу. «Ах, зачем он задержал меня? Я бы сам…»
Впереди распахнулась дверь, и навстречу нам выскочил маузерист, хватаясь за плечо и шатаясь.
— Там… скорей… Вера…
Я стремительно влетел в комнату, окно которой выходило на улицу. Оно было разбито. Под окном валялась муфта. Раскинув руки, на полу лежала Вера Сергеевна.
По сердцу резануло ножом: убита!.. Я бросился к ней и упал на колени… Нет, нет! Она еще жива, жива! Вера Сергеевна!..
Она вдруг обеими руками схватилась за грудь, словно ей стало невыносимо душно. Я распахнул пальто. Кровь…
— Вера Сергеевна, — шептал я растерянно, — родная… Вера… Сережка, бинты! Скорей бинты!..
Сережка бросился вон из комнаты.
Она как будто очнулась. Открыла огромные, затуманенные глаза, протянула ко мне руки:
— Пашенька… мальчик мой… победа…
— Да, да, победа!
Ее пальцы были мокрыми от крови, теплыми, живыми. Я прижал их к своему лицу.
— Вы будете жить, дорогая. Будете жить!.. Мы спасем вас… Только вот бинты… Сию минуту…
Еле заметно шевельнулись ее пальцы. В углах губ появилась улыбка.
— Живи, голубчик… не плачь…
«А разве я плачу? Нет, нет! Я не плачу! Она будет жить!.. Ах, Сережка, скорей!..»
Но тень смерти уже ложилась на ее лицо. Улыбка застыла. Она вдруг вся содрогнулась и затихла. Я услышал ее последний вздох. Глаза погасли.
Прибежал Сережка с бинтами. Поздно…
И только теперь я заметил на стене портрет с разбитым стеклом — портрет Антона. Значит, здесь была комната Веры Сергеевны, та самая комната, где я увидел ее счастливой…
За окном еще слышалась перестрелка.
Я поднял Веру Сергеевну на руки и понес. Сначала но коридору, йотом вниз но лестнице, вдоль стен по тротуару.
— Скорей, скорей! — понукал меня Сережка, придерживая ноги Веры Сергеевны, а у самого из глаз катились слезы.
Я почти бежал. И мне чудилось, что она еще жива, что я уношу ее из-под обстрела врагов, что спасение близко… Вот он, медпункт.