Москва в огне
Шрифт:
«Прощай, Вера Сергеевна… мать моя… друг мой… мечта о счастье…»
Осада Пресни
Пушка продолжала громить головную баррикаду Бронной. Дружина отступила в переулок. По указанию начальника оружие было закопано во дворе одного дома. В ту же яму полетел и мой револьвер.
Мы разошлись, крепко пожав друг другу руки. Как знать, кто из нас уцелеет…
Дядя Максим увел Сережку с собой в Оружейный переулок. Там оставалась бедная Арина Власовна одна-одинешенька. С каким трепетом ждала она знакомого стука в ободранную дверь! Вернутся ли дети? Придет ли ее
Хотелось кричать от горя, от бессильной ярости. Нет! Я не мог примириться с мыслью о поражении, с мыслью о том, что мы разбиты. Ведь Пресня еще не сложила оружия. Туда стянуты дружины из других районов, — значит, будет бой. И неизвестно еще, чем это кончится. А вдруг подойдут…
Теперь трудно сказать, какими путями мне удалось пробраться на Пресню. Помню, что было невыразимо жутко. С разных сторон доносились какие-то зловещие шумы, глухой рокот, пугающий треск. Кое-где вспыхивали огни костров, обнаруживая тени солдат. Я обходил их, прячась за обломками баррикад, крадучись, как вор. Далеко в глубине Пресни клубился черный столб дыма, — казалось, он подпирал небо. Пахло гарью.
На Большой Пресненской улице я наткнулся на мощную баррикаду. На ее гребне на высоком шесте неподвижно висел флаг.
Я бросился вперед, надеясь попасть в проход.
— Стой! Кто идет?
— Свои.
Я не успел опомниться, как был окружен дружинниками с маузерами в руках.
— Свои, свои! — весело уверял я, озираясь по сторонам.
— Знаем мы, какие «свои» приходят с той стороны! — сурово оборвал меня высокий дружинник, подходя ближе. — А ну, пароль?
Я сказал пароль Малой Бронной.
— Федот, да не тот. Руки вверх!
— Да что вы, ребята, своих не узнаете? — попробовал я протестовать, поднимая руки. — Отправьте меня к Седому или Семену…
Высокий дружинник подошел вплотную и заглянул в мое лицо.
— Ба-а-а, да это ж наш оратор! Здорово, друг!
Я узнал Петра, начальника десятки с завода «Гужон».
Мы обнялись.
— По местам, ребята! Это в самом деле наш.
Петр расспросил об отце, о Сережке и матери.
Но только я успел ответить и успокоить друга, как вспыхнуло небо и грохот орудийного залпа прокатился над Пресней.
— Ну вот, началось, — сказал Петр.
Он дал короткий свисток сиреной, и дружинники быстро заняли свои места за баррикадой.
— Ты, брат, иди в штаб, на Прохоровку, — напутствовал меня Петр. — Без оружия здесь делать нечего. Если увидишь Седого, скажи, что, пока есть патроны, по Большой Пресне семеновцев мы не пропустим. Иди переулками.
Я ушел с тяжелым сердцем.
После небольшой паузы пушки загремели со всех сторон. Значит, Пресня окружена.
Артиллерия била навесным огнем по всему району, куда попало. Снаряды срывали крыши и трубы домов, пробивали стены и заборы, с треском и звоном крушили окна, убивали людей и животных. Вспыхивали пожары.
Спасаясь от огня и осколков гранат, безоружные и беспомощные люди метались по улицам, прятались в погребах и подвалах, бегали с детьми на руках, не зная, куда укрыть их.
Настало утро. С небольшими перерывами канонада продолжалась. Со всех сторон слышались треск залпов из винтовок и грохот пулеметов.
Я пробирался кривыми улицами и переулками, часто останавливаясь в укрытиях и за покинутыми баррикадами.
Если
Тысячи против десятков! Пулеметы и пушки против револьверов и пистолетов! Вся мощь современной военной техники против кучки отважных, руководимых большевиками молодых рабочих, вооруженных великой жаждой свободы.
Казалось, при таком соотношении сил можно было одним ударом разгромить Пресню и покончить с «крамолой». Но страх перед восставшими был так велик, что соединенные силы Дубасова и семеновцев не решились идти на штурм окраинных баррикад. Началась планомерная осада из всех видов оружия, словно перед войсками была могучая крепость, с высокими каменными стенами, с дальнобойными орудиями и многочисленным гарнизоном. Пресню со всех сторон громили из пушек, баррикады и улицы поливали свинцом из винтовок и пулеметов. В воздухе стоял такой треск и грохот, что ответных выстрелов дружинников совсем не слышно было.
Казалось, в Москву ворвалась чужеземная банда, которая в ярости крушила все, что подвертывалось под руку, не щадя людей — ни старых, ни малых.
Я не мог себе представить, чтобы в этом аду могли удержаться хоть час-два наши пятерки и десятки, брошенные навстречу врагам.
Но они держались целый день 17 декабря, до глубокой ночи. Больше того — дружинники даже делали отчаянные вылазки и внезапными ударами с флангов и тыла обращали семеновцев в бегство. Дважды в течение дня они захватывали орудия, но пустить их в ход не могли — не знали, как это делается.
Исключительную стойкость проявила в этот день боевая дружина фабрики Шмита, возглавляемая отважным большевиком Николаевым.
По особому приказу Дубасова эту фабрику семеновцы должны были разгромить артиллерией и сжечь, а ее хозяина схватить и отправить в тюрьму, как изменника царю и отечеству.
Корпуса фабрики были деревянные. Сзади находились парк и лесной склад, по сторонам — деревянные дома и баня. Все это обстрелять и захватить ничего бы не стоило, но за каменным фундаментом ограды засела дружина с маузерами.
Фабрику сначала обстреляли из пушек с Новинского бульвара, навесным огнем, потом с Горбатого моста, прямой наводкой. От разрыва снарядов запылали все корпуса фабрики, загорелся парк и лесной склад, ближайшие дома и баня. Пламя бушевало с трех сторон у ограды. Но дружинники, перебегая с места на место, упорно обстреливали батарею, не давая ей приблизиться к фабрике. Семеновцы дважды пытались взять ограду штурмом в штыки, но всякий раз панически убегали назад под огнем дружинников.
Бой шел несколько часов подряд. И только когда иссякли патроны и жара от огня стала невыносимой, начальник дружины приказал попрятать оружие и разойтись.