Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942)
Шрифт:
И вот я остался один, раненный в голову и руку. И танки прибавили счет… Уже 23 машины. Возможно, я умру. Но, может, кто-нибудь найдет мою когда-нибудь записку и вспомнит героев. Я из Фрунзе, русский. Родителей нет. До свидания, дорогие друзья. Рядовой Александр Виноградов".
Записку эту с волнением читают сегодня посетители музея. Такие реликвии Великой Отечественной войны обрели права и власть обелисков.
У села Ильинского на Варшавском шоссе сохранились железобетонные остатки старых дотов. Заросли травой и кустарником полузасыпанные, обмелевшие окопы и траншеи на обочинах шоссе. Тут стояли насмерть курсанты подольских военных училищ.
Сорок четыре года отделяют нас от памятного дня,
Да, время добавляет в списки еще кого-то, кого нет…
Несколько лет назад следопыты музея боевой славы "Строка, оборванная пулей" (поселок Рыбное Дмитровского района Московской области) разыскали могилу поэта Николая Майорова. Политрук пулеметной роты 1106-го полка 331-й стрелковой дивизии погиб 8 февраля 1942 года на дальних подступах к Москве. Поиски шли долго и безрезультатно по вине полкового писаря, который вместо деревни Баранцево написал в боевом донесении Баренцево. Следуя боевым путем полка, нашли деревеньку Баранцево в 17 километрах от Гжатска (ныне город Гагарин), нашли участника боя, нашли на опушке леса могилу; здесь оборвалась жизнь политрука Майорова.
Семья Гагариных, в том числе восьмилетний Юра (1 сентября 1941 года он собирался в первый класс), жила неподалеку, в деревне Клушино. Спасаясь от обстрелов, Гагарины отрыли на огороде землянку, отец сложил печь, там семья и ютилась.
Доверяясь символам, можно сказать, что политрук Майоров огнем своего пулемета гнал фашистов с гжатской земли, вызволял от немцев и боролся за жизнь, будущее Юры Гагарина, его семьи, его земляков…
Прекрасны строки Николая Майорова:
Мы все уставы знаем наизусть. Что гибель нам? Мы даже смерти выше. В могилах мы построились в отряд И ждем приказа нового. И пусть Не думают, что мертвые не слышат, Когда о них потомки говорят…Да, мертвые слышат, когда мы, потомки, рассказываем об их подвигах, воздаем им почести, каких они заслужили.
Много улиц, площадей, бульваров названо в столице именами героев Московской битвы — и маршалов и рядовых. На зданиях, где формировались дивизии народного ополчения, — мемориальные доски. Памятные таблицы на стенах домов, где когда-то размещались госпитали, где страдали от ран защитники Москвы. Есть и памятник медицинской сестре.
Могилы не только на подступах к Москве. Их множество на калужской, калининской, а еще больше на смоленской земле, все это — предполье подмосковного сражения.
Осенью 1941 года в окружении под Ельней сражались московские дивизии народного ополчения. Мы не обходим памятью братские могилы в многострадальной Ельне, откуда ведет свою родословную советская
Столько же горя впитала в себя подмосковная земля, когда шли ожесточенные бои у порога города.
Тесно в братских могилах на Бородинском поле, под Юхновом на берегу Угры, под Волоколамском, в Наро-Фоминске, в поселке Рогожинском под Тулой, в селе Ильинском, под Зайцевой горой, в Можайске, в деревнях Акулово, Юшково, Петушки, в Гжатске, в Солнечногорске, на берегах канала Москва — Волга, в Красной Поляне, в Крюково и во многих других пунктах…
Командир батальона 1073-го полка панфиловской дивизии Баурджан Момыш-Улы достал из планшета и развернул новый квадрат карты. От Крюкова до окраин Москвы двадцать с небольшим километров. Для танков это совсем немного — один бросок.
"По привычке прежних отступательных боев, — пишет Момыш-Улы, — я поискал промежуточный рубеж от Крюкова до Москвы, где можно было бы зацепиться, и… этого рубежа не нашел…"
Момыш-Улы перочинным ножом отрезал часть карты юго-восточнее Крюкова и велел сжечь.
— Как? — переспросил адъютант, голубоглазый Петр Сулима.
— Сожгите, — повторил командир.
Адъютант "посмотрел на меня с недоумением, — вспоминал Момыш-Улы, — но секунду спустя понял. Для чего нужна карта? Для ориентировки… Нам не понадобится ориентировка в дорогах, речках, населенных пунктах, что лежат позади Крюкова… Мы или отбросим немцев, или умрем под Крюковом".
Чиркнув спичкой, Момыш-Улы зажег отрезанный кусок.
Оба молча смотрели, как горит карта, "как исчезают, превращаясь в черный прах, названия шоссейных дорог и проселков, ведущих к Москве".
Если вести отсчет по рельсовому пути, от Крюкова до перрона Ленинградского вокзала 40 километров. Это был последний рубеж, на котором фашисты пытались закрепиться в декабрьских боях под Москвой.
Комбат Момыш-Улы, приехавший защищать Москву из казахстанских степей, и командир Особого полка Западного фронта майор Никон Шевцов воевали на разных участках, знакомы не были. И полон глубокого значения тот факт, что оба в патриотическом порыве отказались пользоваться картой, которая им понадобилась бы при отступлении от Москвы. Такова была самозабвенная готовность защищать Москву до последней капли крови. И Момыш-Улы и Никон Шевцов следовали завещанию героев Бородина — "умремте ж под Москвой, как наши братья умирали…".
Счет № 700828
Москва готовилась принять останки Неизвестного солдата.
В Крюкове вскрыли братскую могилу. Гроб установили на алый постамент рядом. На крышке саркофага, перевитого гвардейской лентой Славы, — военная каска.
3 декабря 1966 года в 11 часов 25 минут саркофаг перенесли в траурную машину, и Неизвестный солдат отправился в свой последний путь, путь, по которому не ступила нога завоевателя. В начале улицы Горького воины Таманской гвардейской дивизии водрузили саркофаг на артиллерийский лафет, и бронетранспортер, убранный кумачом и крепом, двинулся дальше. Плотный коридор москвичей провожал процессию скорбным молчанием.