Москва
Шрифт:
– Это и есть "достархан", угощенье персидское.
Глупо шутил Мердицевич:
– Меня называет жена тараканом; и я называю себя тараканом; и - все это знают; и - так и называют.
Он был жуковатым мужчиной: был крупный делец: про него говорили:
– Фигляр форсированный.
Тут же, оставив его, Эдуард Эдуардович быстро прошелся в гостиную, где расстоянились трио, дуэты, квартеты людей среди трио, дуэтов, квартетов, искусно составленных и переставленных кресел, и бросил свой
Лизаша, смеясь неестественно, странно мерцала глазами, вдруг стала живулькою: дернувши узкими и оголенными плечиками, подбежала она к Битердарму: ему принялась объяснять она:
– Понять эти звуки вам, как гиппологу, трудно постигнуть...
Лизаша махалась развернутым веером.
Фиксатуарные бакенбарды прошлись между ними, - почти что сквозь них; улыбнулись Лизаше ласкательным, блещущим и угарательным взглядом:
– Вам весело?
Вздрогнула, будто хотела сказать:
– Я боюсь вас.
Ответило личико - заревом глаз.
На мгновенье глаза их слились: отвернулась Лизаша: стояли с открывшимся ротиком (омут открылся, в котором тонула она). Эдуард Эдуардович, в зале увидев мадам Миндалянскую, быстро пошел к ней на встречу; тут плечи Лизаши задергались; быстро бледнела она; Ботичелли Иваныч с тревогою к ней обратился:
– Вам дурно?
– Нет. Впрочем, - нет воздуха.
– Вы побледнели: дрожите.
Лизаша смеялась: все громче, все громче смеялась: все громче, - пока из растерянных глазок не брызнули слезки: она - убежала.
Мадам Миндалянская в белом, сияющем платье неслась по паркетам и пенилась кружевом: профиль - божественность! Там Мердицевич, обмазанный салом, рассказывал сало; пред кем-то форсисто вилял и локтями, и задом своим Битербарм.
И сплетали в гирлянды свои известковые руки двенадцать прищуренных старцев: над ними.
...............
Одна, сев на корточки и сотрясаяся голеньким плечиком - там, в уголочке, Лизаша с 1000 меялась и плакала, не понимая, что с нею.
19.
Под зеркалом стал Эдуард Эдуардович в ценном халате из шкур леопардов, в червленной мурмолке (по алому полю струя золотая), - с гаванской сигарой в руке.
Он другою рукою мастичил свою бакенбарду.
Сигару оставил: лениво поднял две руки, отчего распахнулся халат: очертание тела вполне обозначилось в зеркале; он без одежд показался таким чернобелым; свои рукава засучил, на руках - мох: чернешенек; был он покрыт волосами: чернистее прочих мужчин: про него говорила, бывало, жена:
– Посмотришь на вас так, как вас вижу я... Волосаты же вы, как животное.
Слухи ходили: жену он бивал.
Вот рукою с сигарою сделал движение,
Меблировал свои жесты.
Себе самому улыбнулся и пленочку снял двумя пальцами с клейкой губы.
И склонился в постель.
Но не спал; и не час, и не два он вертелся: возился в постели; откинувши стеганое одеяло (лилового цвета), он сел на постели, разглядывал белые и черномохие ноги свои, освещенные светом седой живортутной луны; свои туфли нащупал; облекся в халат леопардовый; вышел в пустой коридор, - в живортутные лунные светы.
...............
В упругой и мягкой постели, сидела Лизаша; в колени склонила головку с распущенной черной косою; ей стих затвердился: все тот же: твердилось и ночью, и днем:
Вокруг высокого чела,
Как тучи, локоны чернеют.
Порой раздавалися шорохи (мыши ль, скребунчики, кошка ли?): было ей жутко - чуть-чуть: по ночам не могла она спать: засыпала под утро: с собой брала кошку, сибирскую, пышную: кошка курнявкала ей; иногда же курнявкало, так себе, в воздухе; множество раз, поднимаясь с постели, босыми ножонками перебегала по коврику, к двери она, чтобы выпустить кошечку.
Кошечки - не было.
Раз показалось, что кто-то закрякал у двери; открыв ее, высунулась за порог, да как вскрикнет: стоял перед дверью, представьте же, - "богушка", тяжко дыша и себе самому улыбаяся в темень тяжелой улыбкою.
– Ах!..
Растерялась, - да так, что осталась стоять перед ним в рубашенке, с открывшимся ртом: растерялся и он; и досадливо бросил, на двери соседние озираяся (там обитала мадам Вулеву):
– Да потише же!
Двери в соседнюю комнату, где обитала мадам Вулеву, - отворились; просунулася со свечкой в руке голова в папильотках, с подпудренным белым лицом, точно клоунским.
– Кто это, - взвизгнула громко мадам Вулеву, - не узнала я: вы?
– Мне не спится, вот я и брожу...
– Не одета я, - вскрикнула громко мадам Вулеву.
Дверь в соседнюю комнату быстро закрылась: и тут лишь Лизаша заметила, что не одета: под взором отца, пронизавшим насквозь: и - захлопнулась: и из-за двери сказала:
– Вы, богушка, право какой-то такой: черногор-черноватик! Меня напугали.
Об этом и думала: тут - постучали:
– Кто?
Дверь отворилась: стояла фигура в седом, живортутном луче: электричество вспыхнуло: "богушка" в ценном халате из шкур леопардов, с распахнутой грудью в червленой мурмолке вошел неуверенно: