Мост бриллиантовых грез
Шрифт:
Иностранец?! И тут Эмма узнала его.
Ну конечно! Неудивительно, что его лицо показалось ей знакомым! Этот мужчина идеально подходил под словесный портрет, составленный проводницей Якушкиной.
«Илларионов, что ли?!» – недоверчиво спросила себя Эмма и тут же всплеснула руками: он! Конечно, он!
Илларионов удалялся. Леопардовая задница, увенчанная золотистой гривой, висела на сгибе его локтя и молотила по мраморному полу каблучками невероятных туфель. Женщина, которую Илларионов назвал Фанни, мучительно всхлипывала, стоя в двух шагах от Эммы.
Не стоило большого труда догадаться, что эта бедная Фанни брошена Илларионовым в Париже так же хладнокровно, как была брошена в Нижнем Новгороде Людмила Дементьева. Дай бог Фанни оказаться покрепче, чем Людмила! Конечно, она уже дама в годах, которые видны на лице,
Не стоит сейчас следить за Илларионовым, решила она, его адрес и так известен. Блондинка явно дорожит тем богатством и тем положением, которое обеспечивает ей любовник. От нее ничего не добьешься во вред Илларионову. Ладно, пусть пока живет. Гораздо лучше проследить за брюнеткой и, если получится, завоевать ее доверие, разузнать от нее о привычках и пристрастиях Илларионова, а может быть, вызнать его слабое место…
Пока Эмма так размышляла, Илларионов со своей спутницей удалились. Из участников скандала в музее осталась только Фанни. Словно надеясь прийти в себя, она немного постояла около чудной коричнево-мерцающей скульптуры того же Карпо под названием «Упоминание о Парфеноне» (Эмма чуть не все экспонаты уже наизусть знала), тупо глядя на нее, но вряд ли что-то видя, а потом резко сорвалась с места и направилась в раздевалку.
Если она надеялась застать там Илларионова, то надеялась она напрасно: ни его, ни блондинки в поле зрения уже не было.
Фанни сразу прошла к выходу, и Эмма порадовалась, что на всякий случай носила с собой только крошечную сумочку и ничего не сдавала в гардероб, иначе можно было бы застрять в очереди и потерять свой «объект». Они вышли на набережную Анатоль, вернулись на Пон-Рояль, прошли между Тюильри и садом Карусель и вскоре оказались на авеню Опера.
Фанни шла очень быстрым, размашистым шагом, сунув руки в карманы (признак одинокой женщины, которая не привыкла приноравливаться к чужой походке и висеть на чьем-то локте), понурив голову. Эмма тоже умела ходить быстро, поэтому ей не составляло никакого труда держаться почти за спиной Фанни и быть готовой в любую минуту вслед за ней вскочить в какой-нибудь автобус или спуститься в метро. Впрочем, Фанни, видимо, решила пройтись. Погруженная в свои печальные мысли, она не обращала внимания на красный свет светофоров, и если бы дело происходило не в Париже, где водители автоматически пропускают всякого пешехода, даже если он идет на красный, а, скажем, в Москве или в Нижнем Новгороде, уже не раз оказались бы под колесами и она сама, и приклеившаяся к ней Эмма. Фанни дошла до площади Опера, свернула на улицу Лафайет и на углу Друо зашла в бистро, которое называлось «Le Volontaire» – волонтер, доброволец.
Эмма последовала за ней, чуть пожав плечами в недоумении: на их пути попадалось с десяток других бистро, почему женщина так стремилась именно сюда? Впрочем, она тут же получила ответ, увидев, как почтительно здороваются с ней бармен и официантка, как ловят ее взгляды посетители. Да она ведь хозяйка этого бистро! Не здесь ли она подцепила Илларионова? А что такого? Зашел он, к примеру, выпить кофе или какого-нибудь абсента, чтобы почувствовать себя насквозь парижанином (ведь, если верить писателям и художникам, особенно Сомерсету Моэму и Пикассо, все парижане чуть ли не круглыми сутками хлещут абсент!), обратил внимание на хозяйку. Он ведь явный бабник, Илларионов, причем, судя по всему, предпочитает дам – не молоденьких девиц, а своих ровесниц или даже женщин старше себя лет на пять, на десять – эффектных, состоявшихся, сильных, самую малость стервозных… «У него если не эдипов комплекс, то определенно комплекс Ореста», – подумала Эмма, которая очень любила античную литературу и все связанные с нею психологические аллюзии. Она и сама страдала одним из таких комплексов, название которого тоже восходит к античности, но не о том сейчас речь…
Эмма села за столик в укромном уголке, около игрального автомата, который, к счастью, сейчас простаивал без дела, заказала салат, фирменный эскалоп «Le Volontaire», а на десерт – жасминовый чай и ломтик своего любимого
Ну что ж, вспомнить о своем, с позволения сказать, пасынке Эмме всегда было приятно, поэтому она сдержанно улыбнулась в ответ на улыбку парня, покачала в воздухе рюмкой, делая вид, что чокается с ним, и тотчас забыла о нем, вновь обратив все свое внимание к Фанни.
Глаза хозяйки бистро были по-прежнему печальны, однако лицо приобрело выражение озабоченное, на губах порою мелькала улыбка. Она то присаживалась за маленький столик, задвинутый между японской ширмой, расписанной в стиле Хокусая, а может быть, судя по изысканной тонкости, вернее, ветхости ткани, даже им самим, и каким-то мраморным сооружением вроде умывальника, только почему-то уставленного цветочными кашпо, то проходила за стойку, то исчезала в маленькой дверце, ведущей, видимо, на кухню, и появлялась оттуда с подносами, помогая официантке, когда та не успевала обслужить всех посетителей… Эмма ела медленно, тянула время не только потому, что хотела внимательней присмотреться к Фанни, но и потому, что в этом бистро было необычайно уютно. Дивная атмосфера смешения современности и старины, причем красивой старины: все вещи подобраны вроде бы случайно – вернее, никак не подобраны, – но на всем печать изысканного вкуса. И обворожительна сама хозяйка, пусть она немолода и возраст ее виден, хоть и смягчен смелой одеждой, стройностью, ухоженностью, живостью движений, – в Фанни очаровывало то же смешение времен и стилей, которое ощущалось здесь во всем…
Она была приветлива со всеми посетителями, но печаль уходила из ее глаз лишь тогда, когда в поле ее зрения появлялись молодые мужчины, заметила Эмма. Этот интерес был не вызывающе-сексуальным, но и отнюдь не материнским. Возможно, Фанни даже не отдавала себе отчета в том, что преображается рядом с юношами. Эмма понимающе вздохнула: она знала этот тип женщин, она сама отчасти была такой. Потом нахмурилась… какая-то мысль мелькнула…
– А позвольте уточнить, – раздался над ее ухом вкрадчивый шепот, – вы флик или лесбиянка?
Вилка выпала из рук Эммы и упала на пол. Звон показался оглушительным, кое-кто за соседними столиками оглянулся.
– Мао! – послышался насмешливый голос. – Замени вилку этой даме!
Теперь уж к Эмме повернулись все, даже Фанни, которая как раз читала какие-то бумаги за своим столиком. Эмму словно кипятком облили, однако в глазах Фанни было обычное вежливое внимание и больше ничего.
– Одну минуточку, – сказала она, – прошу прощения.
Словно именно она уронила эту несчастную вилку, а не Эмма!
Подскочила официантка, заменила вилку и даже зачем-то нож, безразлично улыбнулась и скрылась на кухне. Фанни снова принялась просматривать свои бумаги. Остальные посетители мигом забыли об Эмме, и тогда она, переведя дух, обернулась наконец к человеку, который так ее напугал.
Вот это да! Тот самый оборванец, слегка похожий на Романа!
– Извините, я не ожидал, что вы так бурно отреагируете, – нахально сказал он. – Что, горячо, да?
Больше всего на свете Эмме хотелось залепить ему пощечину или, на худой конец, отправить на три русские буквы. Но тут она внезапно вспомнила, как они с Романом потешались над названием большущего магазина «BHV» – говорили, что парижане, идя в этот магазин, идут на три буквы, и ярость ее тотчас улеглась. Главное – не выдавать этому придурку своего страха!