Мост через огненную реку
Шрифт:
Эстер и юный герцог молчали. Энтони поднял голову. На улице светало.
– Спасибо вам, Алан, – тихо проговорил он. – Мне пора идти. Полк выступает на рассвете. Мы должны успеть в Аркенайн к тринадцатому.
– Пойдемте, милорд, – мальчик встал, и Энтони вдруг заметил, что он, в отличие от матери, одет не в домашнее, а в дорожное платье.
– А вы-то куда собрались? – удивился он.
– Как – куда? – Алан взглянул на Бейсингема ясными, непонимающими глазами. – Я еду с вами. Неужели вы могли предположить что-то иное?
БЫК И СТРЕЛА
От
– Нам с вами трудно придется, – сказал Бейсингем. – Я с ног валюсь от усталости, вы непривычны к долгим переходам, а повозок, чтобы отдохнуть на ходу, у нас нет. Алан, если устанете, не вздумайте проявлять героизм, скажите мне, и я посажу вас на седло к кому-нибудь из кавалеристов. Обещаете?
– Разумеется, милорд, – кивнул мальчик. – Я ведь еду в Аркенайн по делу и не хочу, чтобы меня доставили туда в виде вьюка.
Энтони не стал интересоваться, какие дела у юного герцога в колдовском замке. Тем более что увидел, как от ворот к ним идет Максимилиан.
– Возьмите, – настоятель протянул небольшой футляр для писем.
Бейсингем развернул бумагу. Внизу, под подписью Себастьяна, было приписано неровным затейливым, чисто церковным почерком: «И во имя Господа!» – и стояла печать Священного Трибунала.
– Мы с отцом Юстином сначала хотели дать вам отдельную бумагу, но потом решили не умножать сущностей и просто сделали приписку. Теперь у вас полностью развязаны руки. Вы имеете больше прав, чем король и Священный Трибунал, потому что они связаны законами, а вы – нет. Любой ваш поступок будет оправдан…
– Спасибо, учту! – наклонил голову Энтони.
– …Кроме одного, – продолжил настоятель. – Если вы их упустите.
– Это я тоже учту. По правде сказать, я еду туда затем, чтобы спасти Теодора, но и от попутных поручений не откажусь. Ну, все – он со вздохом отложил миску. – Пойдемте, Алан. Нам пора…
Настоятель поднял руку Бейсингем не хотел огорчать человека, который так ему помог, и покорно склонил голову, принимая напутственное:
– Да хранит вас Господь!
…Среди дня они сделали привал, и Энтони, обессиленный, едва дотащился до ближайшего куста и рухнул на подстеленный кем-то из конников плащ. Как ни был он силен и вынослив, но накопившаяся усталость, бессонная ночь и предельное нервное напряжение сделали свое дело. Он заснул мгновенно, словно в темную яму провалился… нет, не в темную, а в огненную… багровую…
Багровый туман застилал глаза, и в нем металось черное пламя факелов. Голоса звучали негромко, спокойно, очень четко. Один – красивый баритон, другой – повыше, нервный, темпераментный, знакомый. «Шимони» – мгновение спустя узнал Бейсингем.
– Вы уверены, что он очнулся?
– Молодой
Энтони ощутил прохладные пальцы на шее и снова услышал Шимони, теперь совсем близко.
– Да, похоже! Как это у вас получается?
– Лекари в таких случаях говорят: исцелять подобное подобным. Вы неправильно ведете допрос… впрочем, это не допрос… хотя, собственно, какая разница? Человек не должен терять сознание от боли, он должен от боли приходить в себя. Смотрите: я беру иглу… Кстати, вы неправильно их накаляете, не надо этого делать по всей длине, достаточно кончика. Теперь смотрите внимательно: на теле человека есть точки, где он не чувствует ничего. Видите? Он даже не вздрогнул. А теперь берем другую точку. Здесь сплетаются нити, которые ученые медики называют нервами. Видите?
– Ну и что? – спросил Шимони. – Он тоже не вздрогнул.
– Юноша! – засмеялся баритон. – Если человек не орет под вашей рукой, как свинья, которую режут, это еще не значит, что он ничего не чувствует. Наоборот: боль настолько сильна, что перехватывает дыхание, поэтому он и не кричит – не может… Посмотрите, как напряжены мышцы, пощупайте пульс. Ну, убедились? Взгляните в глаза – зрачки расширяются. Значит, все в порядке… Теперь я покачаю иглу. Видите, пульс участился? При каждом ее движении ощущение такое, словно по телу идет волна, это гораздо мучительнее, чем просто втыкать иголку. Попробуйте-ка… Осторожнее… Так, хорошо. Теперь иглу надо извлечь, иначе он задохнется. Дышите, дышите, генерал, не то вам будет еще труднее. Не надейтесь, умереть вам никто не даст. Теперь смотрите, молодой человек, следующая точка…
– Можно мне? – послышался чуть задыхающийся голос Шимони.
– Нет, не надо. Тут важно умение. Неумелой рукой вы можете его убить. Смотрите, слушайте, а учиться будете у себя в тюрьме, на ком-нибудь подешевле…
Боли Энтони не чувствовал, лишь слышал голоса – они то приближались, то отдалялись – и, совсем рядом, хриплое стонущее дыхание, да в виски словно бы изнутри бил молот. Он сообразил, что так Теодор ощущает стук собственного сердца. Но ведь он-то боль чувствует, и еще как! – это Бейсингем понимал. Терри не говорил с ним, он, похоже, вообще ничего не соображал. Вот дыхание пресеклось, багровый туман стал гуще, а пламя еще темнее. Потом он ощутил влажную прохладу, словно бы кто-то провел по лицу мокрым полотенцем.
– Человек в таком положении обычно представляет собой кусок мяса, – все тем же поучающим тоном продолжал баритон. – Разговаривать с ним невозможно. А вот от этого эликсира, – послышался стук горлышка о стакан, – в голове у него прояснится, и ему можно будет задавать вопросы. Рецепт после возьмете, пригодится…
Бейсингем почувствовал, как ему приподнимают голову.
– Мы что, будем его допрашивать? Зачем? – спросил Шимони.
– Нет, я просто хочу с ним поздороваться. О, смотрите-ка, он понимает. Видите, отворачивается? Пейте, пейте, генерал. Не сжимайте зубы, я не стану поить вас насильно. Вы ведь умираете от жажды, вы все равно не сможете удержаться…