Мост через Валгаллу
Шрифт:
Пока Макленин отпирал замки, остальные недоуменно переглядывались. Молча. Шок – не то слово. На носу выступление, а у него голоса нет. Во, дела! Похоже, влипли по самые.
Пройдя в каморку детского ансамбля, расселись по табуретам. Макар достал из кармана ветровки чекушку.
– Лечиться, короче, буду, – шепотом пояснил он. – Может, это… Прорежется еще. А вы пока подключайтесь, короче.
Свернув пробку, он залпом ополовинил пузырек и, достав из другого кармана огурец, с хрустом закусил.
– Не, дохлый номер… – прошептал он. – Не прорежется. Ну что, Фузз, попробуем
– Короче, или как, – огрызнулся Фузз. – Сказано тебе – слуха нет. Пусть, вон, Гнус вокалит. У него хоть голос.
– А что?! – поддержал друга Соус. – У Гнуса реальный баритон. И эта… Консерватория. Почти.
– Смеешься? Консерватория! – возмутился клавишник. – Три класса музыкалки… И это… Кто на синтезаторе играть будет, если я на вокале? Ты ж знаешь, я одновременно петь и лабать не могу. Сбиваюсь, в натуре.
– А ты не сбивайся, – не выдержав, заржал Фузз. – Или не лабай.
– До хрена умных развелось! – зловещим шепотом произнес Макар. – Короче, я сказал: если голос ко мне не вернется, петь будет Фузз. Точка, короче. Или вообще не выступаем. Ясно?!
– Да пошел ты знаешь куда?! – крикнул Пидалин. – Тоже мне, художественный руководитель. Холодным пивом голос посадил, а теперь командует. Я вообще в Москву собрался, понял?!
– Давай-давай, – закивал Гнус, – ждут тебя в Москве с распростертыми объятиями. Басист без слуха. Самородок.
– Сам ты выродок. Басисту слух, между прочим, вообще не нужен. Главное, чувство ритма.
– Ага… Чувство ритма…
– Короче! – почти проорал Макар. Правда, все еще шепотом. – Послезавтра отыграем программу, и катись хоть в Лондон, хоть вообще, мля, в Вудсток! Понял, короче? Я перерешил. Гнус поет. Твердо. На синтезаторе сеструху попрошу сыграть. Не откажет. Давно, короче, сама набивается. Или без фортепьянки залабаем… Погнали, короче.
Каморку сотряс мощный залп «Уралов», и Гнус со всей дури голосом, полностью оправдывающим прозвище носителя, заорал:
– А надо ль нам на реку выходииить?!
А стоит ли нам в проруби купаааться?!
А может, лучше сразу всех убииить?!
Чем долго над людями измываааться?!
И вот опять грядет переворот,
Который всем нам точно принесет…
Шатанье и разброд.
Опять переворот…
А утром на воротах парка культуры появилась пусть слегка безграмотная, но яркая афиша, выведенная красной и черной тушью на обратной стороне стенгазеты дворца:
04-го июля
после-завтра вечером, в 20-00, прямо тут, в парке
состоится музыкальное шоу
ВИА «Серебряные караси»
(оно же – группа «Wall Gala»),
худож. рук-ль
с новой программой
«ОПЯТЬ ПЕРЕВОРОТ»
Вход бесплатный
Всех ждем к 20-00
НЕ ПРОПУСТИТЕ ТАКОГО ШАНСА!
Грамота четвёртая, приподнимающая завесу над страшной тайной, раскопанной мальчишками и галерейщиком Трисемёркиным
Галерея в столь поздний час выглядела совершенно иначе, нежели днем. И дело не в том… Точнее, не только в том, что вокруг, да и внутри, царила мертвая тишина, даже не напоминающая о толпах ценителей искусства и простых экскурсантов. Сами старинные стены, казалось, кричали о страшной и неведомой тайне.
Прохор Кузьмич с Никитой ушли далеко вперед, а Леша отчего-то задержался в зале гипсовой скульптуры.
Уникальная экспозиция изваяний – эксклюзив от Трисемеркина. Ну, где, скажите, вы еще отыщете такое собрание гипсовых бюстов? Количеством не менее четырех десятков? Нет, есть и более обширные коллекции. Наверняка есть. Все дело в их происхождении.
Вообще, Прохор Кузьмич, несмотря на преклонный возраст и безоговорочное общественное признание неординарного живописного таланта, оказался неплохим генератором идей и на удивление прекрасным администратором. Здание потемкинского аквариума, принадлежавшее долгое время горкому компартии, хранило в своих темных сухих подвалах бесценный склад гипсовых вождей советского народа былых времен. От сотворения большевистского рая. После августовской революции девяносто первого года, когда помещения и отошли к минкульту, встал законный вопрос о том, что со всем этим барахлом делать. Нет, вариантов-то предлагалось множество. Вот только все они, так или иначе, подразумевали одно – утилизацию ненужного хлама. Разница была лишь в методологии.
Вот тут-то Трисемеркин и доказал в очередной раз известный факт. На собственном примере. Талантливый человек талантлив во всем.
Правда?
Бесспорно.
Так гипсовый «вечно живой» после небольшой доработки превратился в Шекспира. В бюсте его усатого преемника теперь только ленивый не смог бы опознать Эразма Роттердамского, а из «Железного Феликса» вышел вполне удовлетворительный автор Дон Кихота. Дорогой во всех отношениях «просто Ильич» стал Иммануилом Кантом, а его верный партсоратник – кардиналом Ришелье.
И все, заметьте, силами одного лишь детского кружка художественной лепки и отёски из соседнего дворца творчества юных. И посредством обычных ножей, долот и наждачной бумаги.
Но жемчужиной необычной экспозиции по праву считалось белоснежное изваяние древнего царя Навуходоносора, мастерски выдолбленное из потерявшего актуальность Михаила Калинина учеником 6-го класса молотовской коррекционной школы-интерната Кимом Никонорьевым …
Малой сейчас именно перед ним и застыл. Перед Навуходоносором. В искреннем восхищении творением человеческих рук. И нечеловеческой мысли. Алешке на секунду показалось, что вавилонский правитель ему подмигнул. Да, да, именно ему. И саркастически улыбнулся. С чего бы спрашивается такая мистика?