Мост для императора
Шрифт:
Дед, Пётр Федорович, был добрым стариком при строгой старухе, своей второй жене Федоре, которая Федору Петровичу приходилась мачехой. Первая, Матрона, умерла еще до рождения Петьки. А жили они на высоком берегу реки Иловли, в белёной известью мазанке, крытой камышом, с подслеповатыми окнами, земляными полами, да с глиняными жёлтыми завалинками, на которых по вечерам гнездились соседи полущить семечек. И то право, что ж не полущить, видок с завалинки – закачаешься. Часто заходил дядя маленького Петра, Николай. Комбайнер – ему почет и уважение. Как, бывало, присядет в своей клетчатой рубахе, как ногу на ногу закинет, как сдвинет кепку, как вынет газетку, да свернёт самокрутку с крепким табачком, да как зыркнет веселыми глазами – ну всё. «Бегите, девки, все сюды, слухать, чё говорить буду!». И говорил-то складно да ладно, только «х» вместо «г», да всё «окал». Петька сначала
Интересно, что печную золу хозяйки выбрасывали прямо на откос к реке, и она лежала толстым слоем на склоне. А ребятишки в нее зарывались и грелись после бесконечного сидения в реке. А острогой с лодки добывали раков. И руками ловили, хотя раки щипались больно. Принесет Петька ведро раков, баба Федора сварит, да пригласит деда Петра отведать. А тот сплюнет: «Тю, этакого говна не видАл!» Не любил дед раков.
А ещё каждое утро бегал Петька на реку, с самодельными удочками и уворованным у бабы Федоры мякишем душистого самодельного хлеба. Для его добычи осуществлялась целая тактическая операция. Разрабатывали они ее со старшим братом, тогда Серёга приехал на недельку перед срочной службой, отдохнуть. Сначала надо было выждать удобный момент, когда бабушка оставит румяные хлеба на полатях под рушником, остывать, – караваи она пекла знатные и сразу на неделю. Потом надо было отломить корочку и аккуратно наковырять мякиша. Потом – корочку на место. А потом… Ждать, когда «злая» Федора обнаружит тот самый пустой каравай. И тут главное – прочувствовать момент и вовремя «стартовать» из хаты. К вечеру уже можно было возвращаться. А днем братья сидели на бахче у сторожа Степана Купцова. А что удивительного? Там половина села – Купцовы. Хоть и не родственники вроде… А может и родственники. Кто там помнит. Эх, и сладкие же были арбузА с той бахчи детства. Да с упругим хлебным ломтем, а когда и с медком и молочком.
А какие сладкие вишни были в саду за домом, к которым приходилось пробираться по грядкам спелых, трескающихся от жары, помидоров и плетям желтобоких огурцов. Огород, окаймленный кустами черной и желтой смородины, сбегал прямо к реке, из теплого лона которой мы ведрами таскали воду для полива капусты. А по утрам старший брат готовил картошку в мундире с салатом из свежих помидоров и малосольных огурцов на густом, душистом растительном масле. Да с ломтем домашнего каравая! Ох, чего только не вспоминается. И как отец учил сено на лошади возить, а Петя по упрямству своему направил телегу мимо брода через реку. Лошадь еле вывезла воз с намокшим сеном. Думал, отец кричать будет, а он только тяжело вздыхал, поглаживая дрожащую от усталости кобылу. И как гоняли с братом кизяками (высохшими коровьими лепешками, собранными для растопки печей) клевачего петуха, который шестилетнего Петьку просто затерроризировал, не давая выйти из дома. Пришлось его отправить в суп, несмотря на то, что петушок был очень красивый, любимец бабы Федоры. И как впервые увидел коровьи роды, и как дед Павел барана резал на какое-то событие. Так вот братья и росли у деда, познавая жизнь и мужая…
А особо запомнилось, как приехал впервые. С самого начала баба Федора стала строжить балованного московского внучка. А Петенька – тот и впрямь избалован был, этого он не ест, того не ест. Ну и пожалуйста. Баба Федора уговаривать не стала. Убрала все в кухонный шкаф и на ключ закрыла.
…Петр Федорович повертел в руках ключ от охотничьего сейфа и аккуратно положил его в потаённое место.
Помнится, набегался тогда он во дворе с ребятами, проголодался. Сейчас, думает, забегу, схвачу кусок хлеба, хлебну молока – и опять на улицу. Влетел в дом – всё на замке. И ключа-то нигде нет. И баба Федора в поле. Вот те на. Потыкался, помаялся, еды нигде нет, и холодильника у деда нет: мясо, баранину, засаливали с осени и держали в подполе. Ничего не оставалось Петьке, как бегать с пустым животом до обеда. Помнится, батя приехал через две недели и не узнал отпрыска: загорел, отощал, о капризах и речи не было – все молотил только так. Ночью Петьке не спалось.
– Ты чего? – сонно спросил отец.
– Мяса хочется.
Надо сказать, что старики жили небогато, и летом, как и положено в деревне, скотину не резали. Только солонина, да курица – по праздникам.
– Всё! Хватит с меня! Не могу я больше эти щи пустые есть – живот болит.
Батя тихонько встал, вытащил из-под кровати чемодан, достал
– Ешь.
– А ты?
– И я с тобой. Только подожди малость…
Он тихонько открыл дверь и нырнул в темную теплую ночь. Вернулся с пятком куриных яиц.
– Привет тебе от несушки. Ставь воду, – И пошел разжигать керогаз.
И какой же пир они тогда устроили!
А утром, не выспавшиеся, пошли на рыбалку.
Пока отец приподнимал и сталкивал с топкого берега лодку, сын стоял и держал удочки.
– Пап, ты завтра домой поедешь?
– Нет, через три дня, а что?
– Забери меня домой, а?
– А что так? Не нравится?
– Нет, – честно ответил Петька. – Уж больно бабка Федора строгая. Чего это она так? Я ей кто, сын что ли?
– Это корни наши. А человек, как дерево. А корни, – они держат. Понял?
– И ты тоже как дерево?
– И я. – Батя засмеялся и ущипнул Петьку за щеку. – А что мы с тобой без корня? Рухнем, и нас с тобой свинья съест.
– Свинья? А что, разве свинья… – Петя задумался.
И вдруг резкий окрик отца: «Тащи! Ну?». Петька дернул удочкой, низкая лодка качнулась и чуть не вывалила их обоих в реку. Мальчик изо всех сил вцепился в низкий просмоленный борт. А внизу, в тёмной глубине колыхались живые водоросли. Страшно: раз – и в черной темноте, а они тебя как схватят!
Да… А мамина родня – из села Воехта, Гавриловоямского района, что под Ярославлем. Маленькая деревенька среди заливных лугов, в одну улицу с полутора десятками дворов. Огород за домом с картошкой да капустой, огороженный кустами малины и рядами яблонь-антоновки. Дальше – заливная низина с ромашковым полем, где привязывали телят, и куда два наших черно – белых кота, пирата, уходили охотиться аж до самой осени. А еще дальше – река со смешным названием Которосль. Может потому, что там водилось много коростелей? Это такая чуднАя птица с длинными ногами, которая летает очень неохотно. Может она и на юг пешком ходит? Однажды Петя гонялся за коростелем, но так и не поймал в кустах да крапиве в рост человека. Только заблудился.
А коровы здесь, в отличие от волгоградских степных, рыжих да поджарых, были бело – черные, с большим выменем, ярославской породы. И молоко всегда было на столе, и творог, и щедрые, во весть противень, ватрушки, томлёные до коричневой корочки в огромной русской печи, Ух, вкуснятина!
Говорят, что деревня Воехта среди болот потому, что в ней во время крепостного права жили беглые крестьяне. Прятались от властей в самых непроходимых местах. И до сих пор до ближайшей станции, с которой бабушка возила молоко на продажу в Гаврилов Ям – два километра. Два километра пешком с тяжелыми бидонами. Петю не брали, мал еще, а вот брат помогал бабушке ездить на рынок. Домой бабушка покупала несколько буханок хлеба, да кулёчек дешёвых конфет ландринок – карамельных подушек с начинкой. Их подавали к самовару вместе с ватрушками и моченой брусникой. А за «белым вином» (водкой) мужики ездили на велосипедах аж в село Плещеево, пол – часа, не меньше, в одну сторону. А на скамеечках возле домов старушки судачили про всё на свете, нажимая на знакомое Петру «о».
На многие километры в округе – места низкие, болотистые, было где разгуляться и местным и приезжим охотникам. А по материнской линии заядлым охотником был дядя Саша. Мастер на все руки, очень много читал, был, так сказать, деревенский интеллигент. Жили он вместе с женой и матерью, бабушкой Петра – Леной, в большом бревенчатом доме. Бревна – в обхват. Жилое помещение – рядом с хлевом, где жила корова, коза, овцы да куры с утками. Пётр почему-то запомнил, как страшно ему было забираться маленькому на десять ступеней крытого крыльца, ведущего в дом, потом – привык. Река Которосль, а точнее ее притоки, для дяди Саши – охотничья вотчина. Утки, дупеля, бекасы; тетерева по мелиоративным каналам у полей, – поэтому он все спаниелей держал. Собаки были разные, а кличка одна: Тарзан. В молодости дядя Саша служил офицером в авиации. Было дело: солдат застрелился в наряде – дядю понизили в звании. Он не согласился и написал Жукову. А тот дядю Сашу совсем из армии выгнал. Тогда и стал он попивать. Идет, бывало, пошатываясь, а Тарзан за ним картуз утерянный несет. Там, у дяди Саши, Петька в первый раз подростком сходил с братом Сергеем на охоту. Чуть плечо себе не выбил – такая отдача была после выстрела. Домой вернулся счастливый, и как орден показывал ребятам боевой синяк на плече.