Мост к людям
Шрифт:
Более тяжелого удара нельзя было нанести партизанскому отряду. Вовкобой был той самой чудодейственной силой, что объединяла и ставила на ноги обессиленных и до крайности утомленных бойцов. В этом коренастом человеке с чуть прищуренными глазами и непокорным русым чубом словно воплотилась вживе сама идея, питавшая их в самые трудные минуты.
В отряде осталось мало боеспособных людей; Леся была единственной, кого можно было оторвать от винтовки, чтобы ухаживать за раненым командиром. Все знали, как доверял ей Вовкобой, и возлагали все надежды на ее трогательную
Вовкобой чувствовал себя совсем плохо. Весь день его мучил жар, сердце билось с перебоями. На исходе дня раненый потерял сознание. Среди ночи он ненадолго очнулся и раскрыл глаза.
— Как там? — спросил он почти неслышно и едва заметно повел глазами вверх.
— Все в порядке, — склонилась к нему Леся. — Выбьем их из леса, ведь не впервой. Вы отдыхайте, не волнуйтесь.
— А продвинулись они к озеру?
— Да что вы! — усмехнулась девушка. — Да кто ж им позволит?
Может, Вовкобой и поверил, а может, просто обессилел и расспрашивать дальше не мог. С минуту полежал с закрытыми глазами и снова впал в забытье.
Леся на цыпочках пошла к ступенькам и поднялась наверх. Над лесом нависла ночь, звучное татаканье пулеметов откликалось пугливым стоном за холмом, поросшим ольхой и молодыми дубками.
Она села на поваленный ствол и задумалась. И сразу же из полутемной чащи появился Дзюба и присел возле Леси.
— Жив?
Леся не ответила и только кивнула головой. Дзюба искоса глянул на нее, пригасил окурок и медленно притоптал сапогом. Потом тяжко вздохнул, словно только теперь сделал вывод из молчаливого ответа Леси и вывод этот был неутешителен.
— Доложить надо, — сказал он наконец и добыл из кармана свернутую вчетверо бумагу, — Это последняя сводка.
— Нельзя, — тихо, но твердо проговорила девочка.
— Как это нельзя? — так же тихо спросил и матрос. — Дело не ждет.
Леся не ответила, и в ее молчании Дзюбе почудилось что-то тревожное.
— А когда можно будет? — переспросил он, словно подразумевал: «А вообще еще будет можно?»
— Сводку мне оставь, я командиру покажу, — сказала девочка. — Через полчаса приходи за приказом.
Дзюба молча отдал бумагу. Еще с минуту потоптался перед поваленным стволом, на котором сидела Леся, и пошел в глубь чащи. Оттуда теперь доносились одиночные выстрелы: похоже было, что война, как и люди, устала и укладывается на ночной отдых.
Как только матрос исчез, Леся поднялась и пошла в землянку. Она долго не выходила, а когда снова появилась на глиняных ступеньках, матрос уже дожидался.
— Ну как? — спросил он, пытаясь не выдать своего волнения.
— Да как же! — через силу усмехнулась Леся. — Командир велел передать?..
— А сам он не может… — перебил Дзюба.
— Когда командир велит передать, значит, нечего беспокоить его, — проговорила девчонка, отчеканив каждое слово.
Матрос внимательно посмотрел на нее. Что-то непривычное и странное послышалось ему в ломком голосе Леси — в нем появилась металлическая твердость. Дзюба молча смотрел на девчонку, и она вдруг не выдержала его взгляда, словно испугалась
— Так что, товарищ Дзюба, — заговорила она снова, стараясь выдержать тот суровый тон, — патроны завтра будешь расходовать те, что в балке лежат в ящиках. Которые возле озера прикопаны, не трогай. Пусть будут под рукой, если вдруг немцы прижмут к воде. Так же и с людьми: раненых в бой не пускай, пусть отлеживаются и набираются сил. Все остальные пусть отлеживаются на той стороне, в случае отступления с высокого берега прикроют отход.
Леся умолкла, словно ждала, что Дзюба выскажет свое мнение. Но Дзюба молчал. Только затягивался едким дымом самокрутки с такой силой, что в легких у него хрипело.
— И не забудь — еду тоже надо варить на той стороне. Чтобы как-нибудь кухню не нащупали и не разбили, ведь людей надо кормить как следует.
Дзюба швырнул окурок на землю и, как всегда, тщательно притоптал его сапогом.
— Так, так… — глянул он наконец. — Значит, такой приказ?
— Может, ты с чем-то не согласен?
— Нет, почему же…
— И хорошо. Приказов не обсуждают.
— Ясно.
— Так что выполняй.
Лесин голос уже не ломался, словно она успокоилась наконец и металл в нем застыл. Дзюба ушел. Девчонка еще некоторое время стояла, прислушиваясь к шелесту прошлогодних листьев под ногами матроса, словно все время ждала, что Дзюба вздумает повернуть назад. Когда шаги совсем затихли, она медленно вернулась в землянку.
Всю ночь Леся не выходила. Временами из землянки доносились неясные звуки, похожие на глухие удары, к которым иногда присоединялся еле слышный металлический звон. За озером изредка постреливали, и когда раскатистый гул замирал, из землянки можно было снова услышать ритмичные таинственные звуки.
Как только стало светать, Леся вышла из землянки. Побледневшая, но непривычно напряженная, она была словно свита в тугой клубок. В это время всегда приходил старый партизанский кашевар Филипп Галаган, приносил завтрак командиру отряда. Вскоре он явился, но в землянку Леся его не пустила. Старик удивился — ведь и вчера Вовкобою было худо, а все же поесть он давал командиру сам. Но когда Леся стала у двери и приказала отдать котелок ей, он покорился и лишь горестно покачал головой:
— Так-то ему, выходит, худо?
— Так вот, дядько Филипп, — девочка отвела взгляд от старика.
— А что, если… — Повар не отважился договорить. С полминуты помолчал, потом добавил: — Не доведи господь! В его жизни и наша жизнь.
То была правда, и никто не знал ее лучше Леси.
В полдень, когда Филипп принес командиру обед, он уже не спрашивал, можно ли ему внести котелок в землянку. И все, кто приносил боевую сводку или шифровку с Большой земли, покорно отдавали девочке листок и терпеливо дожидались вблизи, пока Леся вынесет из землянки ответ. Даже те, кто приходил за устным распоряжением, должны были хотя бы вкратце изложить дело на бумаге — все знали, что Леся никого не пускает в землянку: ведь врач убит еще в первый день немецкого наступления и единственный врач возле Вовкобоя — она.