Мост к людям
Шрифт:
Команды идти никто не подавал — просто комендант шагнул вперед и люди пошли следом, словно за пастырем. Но он прошел впереди только несколько шагов, потом чуть свернул в сторону и пошел рядом с двумя передними, — очевидно, за поведением женщин хотел наблюдать лично.
Пока шагали по улице, ветра почти не было, обе женщины шли, держа каганцы у груди, и огоньки иногда только припадали к каганцам и затем снова выпрямлялись. Но за крайней хатой дорога круто поворачивала вправо, в сторону левады, и когда оттуда вдруг подуло, огоньки затрепетали, а люди даже замедлили ход, словно наткнулись на преграду. Ветерок и тут дул слабо, но уже не так мягко, и, наверное, именно теперь, почувствовав
Две женщины шли рядом — старуха нетвердо ступая и временами спотыкаясь, а молодая хотя и ступала увереннее, но волновалась сильнее свекрови. Она понимала, что сейчас или, может, через минуту какой-то из двух огоньков погаснет первым, и ей была отвратительна эта кровавая игра палачей, которые знали, что так или иначе, а по одной обязательно будут справлять кощунственную тризну. Ей хотелось жить, но не ценой другой жизни, да и не могла она допустить, чтобы в угоду врагам это решал слепой случай. Можно было слегка дунуть на свой огонек, погасить его и остановить игру — никто бы не заметил. Но гордость не позволяла ей что-либо делать тайком. И она высоко подняла свой каганец над головой — там ветер гулял свободнее, там человеческая стена не стояла на его пути и он мог скорее закончить дело.
Толпа всколыхнулась, когда огонек взвился вверх. Кто-то позади предостерегающе зашикал и даже дернул молодую женщину за кофточку. Комендант что-то крикнул по-своему, один из солдат бросился вперед, но, пока добежал, уже было поздно: как раз повеял ветерок, всколыхнул огонек, пригнул его — и погасил.
Комендант не скрывал своего раздражения, но не сказал ни слова, только взмахнул рукой. Двое солдат подбежали к учительнице, схватили ее под руки и, расталкивая толпу, потянули назад.
— Мама! — только и воскликнула женщина. — Прощайте, люди!
Солдаты тащили ее, почти волокли, и все-таки она несколько раз оглянулась на прощанье. А толпа стояла, замерев, и горестно смотрела вслед, пока женщина не исчезла в глубине черной ночи.
Я рассказал то, что слышал от людей, которые недавно пробились к нам из Полтавщины.
— А этот комендант, он и теперь в Глубокой Балке? — спросил я.
— Там. А где ж ему быть? — ответил старший среди них и, бросив окурок на землю, притоптал его сапогом. — Там он. Только гниет в земле — повесили его наши хлопцы на вербе над речкой.
Конечно, иначе быть не могло. Он считал, видимо, что спектакль по известному произведению, который он решил осуществить при помощи необычных актеров, не удалось довести до конца — сорвала его эта проклятая учительница. Не понимал, что спектакль продолжался — продолжался долго, пока к финалу не привел неумолимый закон, запрещающий превращать человеческую жизнь в кровавую игру.
Этот закон карает сурово, и отменить его приговор не в силах никто и ничто — в этом убедятся кровавые игроки еще не раз, пока мы с боями будем идти к их логову.
Воронежский фронт,
1942
Перевод К. Григорьева.
СТАДИОН
Мы сидим вдвоем на каменной глыбе, отколотой снарядом от арки при входе на киевский стадион «Динамо», — отдыхаем перед тем, как начать переправу через море руин, которые были когда-то Крещатиком. О своем случайном
— Ну, я пошел, — говорит он вдруг и резко поднимается. — Ауфвидерзеен!
Он ловко переступает через кирпичные глыбы у дома, стоявшего когда-то напротив уцелевшего здания библиотеки КПСС, и похоже, что ему идти не мешают ни многочисленные кассеты, торчащие из-за юфтевых голенищ, ни довольно большая торба на спине, из которой высовываются подшитые резиной старые валенки. Немецкие гранаты с длиннющими деревянными ручками болтаются на поясе и, казалось, тоже должны были бы мешать идти, но, видимо, не мешают — привык.
Сегодня седьмое ноября 1943 года. Киев освобожден вчера. В предвоенные годы в этот день вокруг бурлила праздничная толпа демонстрантов, на этой площади они строились и наводили порядок в своих рядах перед тем, как организованными колоннами вступить на Крещатик. Сейчас тут почти нет людей, одиночные бойцы форсируют развалины, пытаясь перейти улицу.
Мой случайный знакомый исчезает за уцелевшим углом, а я все еще сижу. То, что он мне рассказал здесь, возле стадиона, стоит перед глазами, словно живое видение: ведь я когда-то частенько бывал на футбольных матчах, и мне легко представить себе стадион, заполненный людьми. Мне знакомы к тому же и все фамилии, которые он называл, а кое-кого я даже знал лично. Почему они оказались в захваченном врагом Киеве? А впрочем, разве трудно на это ответить, если вспомнить, что творилось на Левобережье осенью сорок первого, когда враг окружил и прижал нас в болотах на границе Полтавщины и Сумщины? Ведь десятки, сотни тысяч других тоже оказались в их положении!..
Как сухой бурьян, катилась тогда война на восток опустошенными степями. Как бурьян, задерживалась под степными курганами и остатками сожженных деревень и, подхваченная новым порывом неистового урагана, мчала дальше — за пределы Украины, на Дон, в приволжские степи…
Война уже гремела далеко, до Киева не доносился ни грохот снарядов, ни угарный смрад пожарищ, а город не оживал, улицы были пустынны. Люди, как и во время боев, жались друг к другу в ямах и подвалах взорванных домов, прячась от бдительных глаз оккупантских патрулей и все еще уповая на чудо.
Однако зловещее молчание большого города оккупанты уж никак не истолковывали признаком смирения. Но им нужны были рабочие руки. Город уже находился в глубоком тылу, необходимо было наладить работу хотя бы мелких предприятий и мастерских. А когда люди прячутся и их трудно выгнать из укрытий, приходится прибегать к хитростям, выманивать их из потайных нор.
Сначала из репродукторов прозвучали предупреждения и угрозы. Но это не очень помогло. Потом обратились к печати — на страницах единственной газетенки, которая начала выходить на украинском языке, появились весьма примитивные статьи, смысл которых в конечном итоге тоже сводился к угрожающим предупреждениям. Пришлось даже выписать из Берлина актеров и актрис: когда не помогает кнут, можно попытаться прибегнуть к прянику.