Мост Убийц
Шрифт:
Алатристе встал, чтобы взглянуть на чертежик.
— Одни пойдем? — осведомился он.
— Охрана привлечет ненужное внимание… Да и потом, проку от нее будет мало. Это место, зажатое меж мостом и узкой улочкой, — сущая мышеловка.
— Весь остров — одна сплошная мышеловка… Вернее, одна мышеловка в другой.
Бальтасар Толедо, поигрывая пером, смотрел на капитана с едва заметной досадой:
— Что вы хотите этим сказать? Вы пойдете со мной или нет?
Вопрос Алатристе не понравился. А тон, каким он был задан, — еще меньше. Прозвучали эти слова как-то свысока, пренебрежительно, и сквозило в них нежелание пускаться в дальнейшие объяснения. И потому капитан ответил лишь безмолвным взглядом.
— Извините, — сказал Бальтасар Толедо, но так небрежно, что это опять же противоречило смыслу. — Но ведь я вас мало знаю.
— Да
Не туда ты клонишь, сказал он себе. Впрочем, мы оба. Бальтасар Толедо, неприязненно сморщившись, показал, что оценил насмешку. Потом положил перо и налил себе еще вина.
— В Милане дон Гонсало Фернандес де Кордова отзывался о вас в высшей степени лестно… Он вас помнит по Флерюсу, вы ведь были там, — сказал Толедо, поверх стакана очень пристально глядя на Алатристе.
— Служба такая: послали, вот и был, — отвечал тот. — Только ни хрена ваш дон Гонсало меня не помнит. Что вполне естественно.
— Вы — человек особенный… Говорят, вы заставили называть себя капитаном, им не будучи? Правда это?
Это «заставили называть» тоже очень не понравилось Алатристе. Безотчетным, очень медленным движением он провел двумя пальцами по усам. Потом безразлично глянул в окно, за которым виднелся сад.
— Правда в том, сеньор Толедо, что, если напоретесь в этом дворике на мою шпагу, вам будет не до чинов. И ни до чего иного.
Бальтасар Толедо порывисто поднялся на ноги, почти вскочил. Вино расплескалось по полу, прежде чем он поставил стакан на стол, выпачкав бумаги.
— Черт возьми, — сказал он.
— Черт или бог — в данном случае не важно.
Капитан, ощущая, как сзади оттягивает пояс тяжелый «бискаец», не сводил с него пристального и спокойного взгляда своих заиндевелых глаз. И он, и Толедо были без шпаг — один переоделся монахом, второй рядился в купца — но дело поправимое: чего другого, а оружия в этом доме наверняка в избытке.
— Ради всего святого, сеньоры! — вмешался Сааведра Фахардо. — Нечего сказать, нашли время!.. Утихомирьтесь, прошу вас!
Повисло тяжелое и долгое молчание. Наконец Бальтасар Толедо слегка кивнул, словно подводя итог длительным размышлениям. Вслед за тем Алатристе удовлетворил его, сделав то же самое.
— Деньги возьмете с собой? — спросил Сааведра Фахардо, которого, как исправного чиновника, интересовала прежде всего практическая сторона вопроса.
— Ничего другого не остается. Сейчас мы зависим от Фальеро и Сагодино… Если их солдаты пойдут на попятный, вся наша затея обречена на провал…
Толедо озабоченно всматривался в разостланную на столе карту. Когда же поднял голову и взглянул на Алатристе, стало заметно, что оба они смотрят друг на друга без враждебности.
— …и мы не успеем даже добраться до этого окаянного островка.
V. Откровения старых волков
«Живешь на кухне — с голоду не пухни», — гласит венецианское присловье, и поистине безмерная правота заключена в этих словах. На третий день нашего с капитаном Алатристе житья в доме донны Ливии Тальяпьеры, который, как уже знает читатель, был дом совсем и очень даже не простой, я спознался со служанкой Люциеттой. Сообщаю эту подробность не затем, чтобы похвастаться победой: обольстить горничную — не столь уж трудная задача для пригожего молодца, каким я был в ту пору, но исключительно из-за тех последствий, которые эта связь возымела в дальнейшем. Люциетта была девушка хорошенькая и бойкая до бесстыдства, ни в каких ухищрениях, столь излюбленных иными женщинами, не нуждалась, благо принадлежала к той их разновидности, где совершенство господнего изделия заметно само по себе, без прикрас и приправ. Люциетта, как ни юна была, невинность свою оставила далеко позади, я же к этому времени оказался достаточно сметлив и пройдошлив, чтобы добиться ее благосклонности, тем более что недурному собой и опрятному парню с горячей испанской кровью это было, повторяю, несложно. Кроме того, меня принимали за слугу богатого купца-оружейника Педро Тобара и, угадывая приятное звяканье в его кошельке, предполагали, что и я не бедствую. Ибо подобно тому, как мужчина прежде всего запускает глаз женщине за корсаж, так и иные женщины перво-наперво тщатся определить, насколько объемиста у мужчины мошна. Так или иначе, но я не нуждался в том, чтобы донна Ливия присылала мне своих питомиц — тем более
В этом месте моего повествования уместно будет заметить, что мир знает шлюх всякого вида, сорта и пошиба: шлюх по рождению, шлюх по воспитанию, шлюх по призванию и душевной склонности, шлюх-недотрог, шлюх, так сказать, в окошке и шлюх за ставнями, знает путан-распутан, заявляющих о своем распутстве громогласно, и таких, о ком даже и не подумаешь ничего такого, пока не разоблачишь и не увидишь истинное их… гм… лицо. Любезная моя принадлежала как раз к последнему разряду, и, когда миновала пора первых стыдливостей — краткая, надо сказать, — дала она себе волю, так что мне порой, чтобы не переполошить весь дом, приходилось зажимать ей рот ладонью, а она эту ладонь кусала, оповещая о силе своих чувств в выражениях сильных и безыскусно-простых, понятных и на венецианском диалекте без перевода: «Крепче… чаще… глубже… сильней… авось не сломается, бог даст, не смылится» и прочее в том же пленительно-похабном роде.
Уже смеркалось, когда, измочаленный, надо сказать, от тех утех и почти не спав от тех забав, я вышел из комнаты, чтобы подкрепить силы пищей, что обещала сготовить на кухне Люциетта, босиком и на цыпочках выскользнувшая из дверей чуть раньше. И в коридоре, где на крюке уже горел фонарь, встретил капитана Алатристе. Удивился, увидев его при шпаге — короткой, с замысловатой гардой и хорошим клинком золингеновской стали: он привез ее с собой в багаже (наши-то остались в Милане) и, выходя на улицы Венеции, до сих пор ни разу не цеплял к поясу. На плечах у него был бурый плащ, и, покуда капитан не запахнул его, можно было разглядеть рукояти пистолета и кинжала. Свой старый нагрудник из буйволовой кожи он надевать не стал, опасаясь, не без оснований, что тот придаст недвусмысленно боевой вид, однако под расстегнутым колетом я заметил короткую и тонкую стальную кольчугу, которую у нас по числу колец прозвали «одиннадцать тысяч»: штука эта была тяжелая и неудобная, особенно летом, однако отлично защищала туловище от неожиданных ударов спереди и сзади. И я до того оторопел от подобной предусмотрительности моего бывшего хозяина, что с разинутым ртом и с мурашками вдоль хребта буквально влип в стену.
— Черт возьми! — воскликнул я. — Никак мавры высадились?
От этого вопроса Алатристе слегка улыбнулся в усы, оставшись, впрочем, весьма серьезным. «Встреча», — молвил он негромко. Назначили ему и Бальтасару Толедо свидание в не очень удобном месте, где народ бывает такой, сякой и всякий-разный. Он как раз шел за мной. Мое дело будет — стоять в сторонке, не вмешиваясь. На всякий случай.
— Возьми-ка это, — сказал он, протягивая мне пистолет. — И кинжал свой прихвати. Если все пойдет путем, выпьешь стаканчик или сделаешь вид, что пьешь, и останешься на бережку. А если нет — действуй по обстоятельствам. Но зря не рискуй. Если увидишь, что дело совсем дрянь, дай знать в посольство.
Я взял пистолет, взвесил его на руке. Это был хороший пуффер, короткоствольный, с колесцовым замком, из тех германских игрушек, какими вооружают наших конных латников. При хорошем порохе, да если зарядить пулей в полторы унции свинца, на пятнадцати шагах пробивает стальную кирасу. Я сунул его за пояс, потом вернулся к себе в комнату и вымыл лицо, чтобы смягчить запах женщины, которым, кажется, пропитался насквозь. Потом взял кинжал, плащ, шляпу и, ни о чем больше не спрашивая, двинулся за капитаном вслед.