Мост Убийц
Шрифт:
— Да… Войти, если войдем — одно дело… А вот выйти — другое.
По завершении осмотра мы направились к портику у одной из башен возле ворот — рядом с подъемным мостом и на противоположном берегу канала. Нам пришлось задержаться, потому что как раз в ту минуту мост подняли, пропуская корабль, который тащили на буксире несколько шестивесельных лодок. Пока ждали, к нам присоединились Себастьян Копонс и Хуан Зенаррузайбетия, оказавшиеся в другой группе посетителей, и наконец вместе со всеми мы выбрались на причал.
— Огнем с такой здоровилой ничего не сделаешь, когда подпустишь, — сказал бискаец.
Я беспокойно огляделся,
— Загляденье, — пробормотал арагонец. — Хоть картину с такого вояки пиши… И борода при нем, и все… И что ж, — надежный?
— Говорят, надежный… Когда и если платят.
— О-о, мать его…
На этом игра в гляделки кончилась. Тут опустили подъемный мост, и мы отправились в ближайшую таверну греться. Проходя мимо главного входа, я увидел новую толпу посетителей и обратился к Гурриато с вопросом, который не задал, пока мы были на верфи:
— Так ты веришь, что мы сумеем выйти, если войдем, а, мавр?
Он пожал плечами:
— Кто его знает…
И, пройдя несколько шагов, прибавил со своим обычным невозмутимым видом:
— У нас есть такая поговорка: «Куа бенадхем итмета, куа замгарз зехемез».
— И что это значит?
Он снова пожал плечами. Под мокрым от дождя и снега капюшоном отражалась в его глазах серая вода лагуны.
— Все женщины лгут. Все люди смертны.
VIII. Любой ценой
Рассвет двадцать четвертого декабря застал Венецию в снегу. Мести начало с ночи, и вскоре засыпало причалы, улицы и крыши. Когда Диего Алатристе, завернувшись в свой бурый грубошерстный плащ и надвинув бобровую шапку до бровей, вышел из дому, ветра не было. С мутно-серого неба валил снег, и под белым покровом стояли в неподвижной воде гондолы.
По счастью, не было и гололеда, и капитан мог не опасаться, что поскользнется, хрустя подошвами по белоснежному, девственно-чистому насту. Так, пересекая мосты и галереи, он по Мерсерии дошел до церкви Святого Юлиана, а оттуда — до улицы Оружейников, где задержался ненадолго перед лавкой, на дверях которой вывешены были образчики товара: шпаги, кинжалы, рапиры — очень красивые на вид, но, как определил Алатристе с первого взгляда, скверного качества. Никакого сравнения с тем, что выделывают мастера в Толедо, Бильбао, Золингене или Милане. Потом заглянул в несколько других лавок, подумав, что Малатеста, назначив ему встречу в этом месте, в очередной раз проявил свое извращенное остроумие.
Вскоре, огибая встречных, показался на заснеженной улице и итальянец. Длинный, тонкий,
— Сеньор Педро Тобар, если не ошибаюсь? — шутовски приветствовал он капитана.
И, остановившись рядом с ним, тоже начал рассматривать оружие на витрине. Кое-какие клинки потрогал и в сомнении даже пощелкал ногтем указательного пальца по гарде длинного кинжала, заставив ее зазвенеть.
— Как там твой груз поживает? — осведомился он. — Все ли еще на таможне лежит?
— Вчера отдали.
Послышался скрипучий смешок.
— Отрадно. Стало быть, сумеешь для сегодняшнего вечера выбрать себе приличный инструмент. Не эту дрянь. — Он пренебрежительно показал на витрину.
Зашагали вниз: улица была узка, и потому они невольно шли плечом к плечу.
— Как мальчуган? — справился Малатеста.
— Хорошо. Поклон шлет.
— Что ж, и ему передай от меня, что желаю ему всяческой удачи.
— Передам.
На перекрестке итальянец показал влево:
— Не желаешь ли стакан вина? Знаю тут поблизости, на улице Зеркальщиков, одно приличное заведение.
Алатристе встопорщил ус:
— Отчего бы и нет?
Под парусиновыми навесами лавок в неимоверном количестве тянулись ряды зеркал всех видов и размеров. И в них до бесконечности множились и дробились десятки фигур Алатристе и Малатесты, покуда они, держась рядом, словно добрые приятели, шли мимо.
— Шуточки ртути, — заметил итальянец.
Казалось, его все это безмерно забавляло. Они переступили порог таверны, сняли плащи и стряхнули с них снег, но остались с покрытыми головами. Заведение было убогое: ничего, кроме сосновой стойки, почерневшей от грязи. С потолка, из-под стропил свисали на толстых шнурах объемистые бурдюки с вином.
— Подогретого или холодного? — спросил Малатеста, стягивая перчатки.
— Холодного.
— Верно рассудил. Горячее ударяет в голову, а голова нам сегодня нужна ясная.
Он спросил бутылку молодого вина, два стакана, наполнил свой и, обойдясь без условностей этикета вроде всяких тостов или здравиц, одним долгим глотком опорожнил его. Диего Алатристе лишь слегка омочил усы. Хорошее, убедился он. Легкое и чуть сладковатое, больше похоже на средиземноморские сорта, чем на местные. Он сделал еще глоток. Облокотившись о стойку (под плащом угадывалась рукоять шпаги; у Алатристе же был, как обычно, только кинжал у пояса), Малатеста удовлетворенно жмурился на винные бурдюки.
— Мне припомнилось, как говаривал Санчо Панса: «Знаю я этот домик — не дом, а сплошное наваждение» [26] . Ты по-прежнему любишь читать?
— А ты?
Снова раздался не то скрип, не то треск — Малатеста засмеялся сквозь зубы.
— В последнее время не очень-то получалось у меня предаться этому занятию.
— Представляю себе.
— Да. Думаю, представляешь.
Он потянулся за кошельком, но с такой намеренной медлительностью, что Алатристе ничего не стоило опередить его и, достав из собственной фальтрикеты две монетки, положить их на стойку.
26
В XXXV главе «Дон Кихота» главный герой, приняв винный бурдюк за великана, разрубает его.