Мост Убийц
Шрифт:
Я уж было собрался доложить, но капитан не удостоил меня вниманием. Зато с пытливым интересом поднял глаза на Малатесту. Внезапно я почувствовал себя лишним в этом безмолвном диалоге и солгал бы вам, если бы сказал, что когти ревности не впились мне в сердце. На миг я испугался, что Алатристе прикажет мне оставить их наедине, — но нет. Он продолжал молчать и оставался по-прежнему неподвижен, если не считать, что разжал пальцы, обхватившие рукоять пистолета в тот, наверное, миг, когда в коридоре раздались шаги.
— Этот олух… —
Я не сразу понял, что речь идет о падре-ускоке. Итальянец кратко рассказал, как было дело. Еще один постоялец, тоже, как на грех, священник, узнал собрата и донес на него в венецианскую инквизицию. Ей было бы решительно нечего предъявить ускоку, кроме национальности, которая тотчас навлекла на него подозрение в том, что он — возможный враг Республики, так что стражники явились с обычной проверкой — установить личность и выяснить, что личность эта делает в Венеции. А для пребывания можно было найти сотню благовидных причин и спокойно уладить дело с помощью толики цехинов. Однако ускок потерял голову, заслышав шаги на лестнице, счел, что он в этой пьесе играет главную роль, и выскочил в окно.
— Он заговорит, как, по-твоему? — спросил капитан.
— Пока молчит. Держится. Иначе я едва ли смог бы разгуливать по городу.
— А ты уверен, что за тобой не следят?
— Minchia [28] , капитан Алатристе… Можно подумать, мы вчера познакомились.
Они продолжали глядеть в глаза друг другу, словно два шулера, каждый из которых наизусть знает все трюки партнера. Наконец Малатеста ткнул себя в грудь большим пальцем:
— Тем более что он может выдать одного меня. Так что, если что, придут за мной. И только за мной.
28
Ни черта себе! (ит.).
— Это еще вилами по воде писано… — встрял я.
Малатеста встретил мое замечание гримасой насмешливой и злобной. Что касается капитана, то он перевел на меня леденящий взгляд. Побагровев от того, что выступил не вовремя и не к месту, я решил, что на ближайшее время стану нем как рыба и прикушу язык. Высшая степень мастерства, подумал я, не соваться под руку — под горячую особенно.
— А мальчуган-то прав, — заметил Малатеста. — Зависит от того, как взяться… Но пока я гуляю на свободе и никто меня ни о чем не спрашивает. И потому ты, сеньор капитан, в безопасности — опять же пока. И ты, и мальчуган, и все остальные.
Алатристе по-прежнему не сводил с меня глаз. Скажи то, что должен сказать, прочел я в них, а потом сиди помалкивай, пока не спросят.
— Ускорить дело с контрабандистом и его людьми невозможно, — сообщил я деловито. — Раньше полуночи ни одна посудина готова не будет. Мне сказали, что так было условлено заранее и сейчас уже
— Ну а как дон Бальтасар Толедо?
— У него сильный жар, каменюга в канале и брань на устах. Сомнительно, чтобы он мог двигаться, так что по-прежнему останется на попечении братии.
И я добавил еще несколько подробностей, опустив то, что капитан мог отлично представить безо всяких рассказов: истинно солдатскую покорность судьбе, столь свойственную Себастьяну Копонсу, бесстрастие Гурриато-мавра, уныние и растерянность остальных в тот миг, когда стало известно, что вся затея приостановлена и придется, поджавши хвост, убираться из Венеции — при том, что все испытали и определенное облегчение.
— Твоя милость собирается в дорогу? — сказал Малатеста, когда я умолк.
Он смотрел на кожаный колет и наполовину сложенный баул на кровати.
— С сожалением вижу, что это так, — прибавил он. — А ведь совсем рядом были…
Итальянец снял шляпу и расстегнул пряжку плаща, словно ему стало жарко. Бросил его на кровать, где лежали вещи капитана. При этом движении отблеск горящего воска заметался по массивной крестовине его шпаги, скользнул по рукояти кинжала у пояса. Углубил оспины на щеках, четче обозначил у правого века шрам, от которого глаз немного косил.
— Помнишь, мы с тобой видели ту дверь? От нее всего двадцать шагов до того места, где дож преклонит колени…
Малатеста смотрел на капитана пристально, буквально впивался в него глазами. Так, словно пытался прочитать мысли человека, сидевшего напротив, или передать ему свои.
— Падре-то уже нет, — отвечал тот.
— Понятно, что нет. — Свирепая усмешка приоткрыла наполовину стесанные резцы. — Того, кто бы это сделал…
Он замолчал на полуслове, как будто ждал, что собеседник договорит за него. Я заметил, как капитан невозмутимо качнул головой:
— …в наличии не имеется, — сказал он. — Нет желающих совершить самоубийство таким способом.
Малатеста высвистал сквозь зубы свою неизменную зловещую руладу «тирури-та-та» — и комната надолго погрузилась в тишину. Капитан Алатристе продолжал изучать разостланный по столу план с таким видом, словно разговор с итальянцем утратил для него всякий интерес.
— А скажи-ка, неужели не надоело то драться, то удирать, сеньор капитан? И ты не устал от того, что тебя то продают, то покупают?
— Бывает.
Алатристе уронил это слово, не поднимая глаз. Зловещий оскал Малатесты сменился усталой улыбкой:
— Какое совпадение. Я тоже.
Он придвинулся к столу и вперил задумчивый взор в план Венеции. Через мгновение ткнул пальцем в площадь Сан-Марко:
— Дожей убивать никогда не приходилось. А тебе?
— И мне.
— Должно быть, в этом есть какая-то изюминка… А?
Он бесцеремонно схватил кувшин и налил себе стакан вина. Капитан, проводив взглядом его движения, не возразил.