Мост Убийц

Перес-Реверте Артуро

— Может, и так.

Малатеста очень тихо высвистал свое «тирури-та-та» и следующие несколько шагов сделал в молчании. Было видно, что капитан дал ему обильную пищу для размышлений.

— А это нежданным образом оттесняет венецианские дела на дальний план, — наконец высказался он. — Более того, они создают помеху…

— Да, мне тоже так кажется. Если встревать, значит, придется перебрасывать сюда войска, нужные в другом месте. Откусывать надо не больше, чем можешь проглотить, а не то подавишься… Выйдет скандал на всю Италию и на всю Европу.

Итальянец вдруг застыл на месте, словно не веря собственным ушам:

— Хочешь сказать, нас свои же предали?

Испанцы? Граф-герцог? Посол? Что сюда не направляются галеры с солдатами его католического величества?

— Ничего я не хочу сказать… По части предательств это ты у нас великий дока.

Снова наступила тишина, нарушаемая журчанием — Малатеста мочился на снег.

— Ты прав! Клянусь Мадонной, ты прав.

Они вновь пустились в путь по переулку — такому узкому, что идти можно было только гуськом. Алатристе посторонился, пропуская итальянца вперед. Даже в таких обстоятельствах он не желал подставлять тому спину.

— Удивил ты меня, сеньор капитан, — сказал тот, не оборачиваясь и продолжая идти. — Вот не знал, что ты так хорошо разбираешься в канцелярских хитросплетениях.

— Теперь будешь знать. Поневоле поднатореешь, когда до петли доходит.

Итальянец мрачно рассмеялся:

— Да, ты прав. Удар мог быть направлен именно оттуда. Цена смехотворная… Неужто нельзя пожертвовать такой малостью, как двадцать безымянных солдат, чтобы утихомирить венецианцев и свести первоначальный замысел к нулю? Представят дело как заговор кучки авантюристов — и точка.

Миновав два моста, они вновь вышли теперь на берег Гран-Канала. На этот раз обследовать местность отправился капитан. Если он правильно запомнил план Венеции, то сейчас они должны находиться где-то неподалеку от причала Санта-Мария-Дзобениго. Эта церковь осталась позади, на краю маленькой площади, прямоугольной и белой, как простыня.

— И дон Бальтасар Толедо не мог выбрать лучшего времени для своей болезни, если, конечно, поверить, что болезнь эта — истинная, а не дипломатическая, — говорил Алатристе, оглядываясь по сторонам. — Таким образом, вне игры оказалась единственная в заговоре фигура высокого ранга и немалого веса. А в командиры вышли мы с тобой. Готовые висельники.

Раздался сдержанный скрипучий смех Малатесты:

— Отребье. Шелупонь.

— Именно.

— Никому не ведомый солдат и наемный убийца.

Алатристе на последнем слове воздел указательный палец:

— …который однажды уже покушался на некую августейшую особу.

— Ага… Лихо придумано. Козлы мы с тобой, капитан… Козлы отпущения.

С этими словами Малатеста приблизился к капитану и стал рядом, тоже озираясь кругом. Черты его едва угадывались в бледном свечении снега. Но в глазах, горевших из-под шляпы, казалось, собственным огнем, читалось едва ли не удовольствие от того, в какое положение они с Алатристе попали. Ты да я, говорили они. Надо же было столько лет резаться друг с другом, чтобы наконец вляпаться в одно и то же дерьмо.

— Ладно… Тут уж ничего не попишешь. Как говорится, не тот предаст, так этот.

Произнеся с залихватским безразличием эту тираду, итальянец сделал два шага к причалу.

— Главное — что мы пока живы и на свободе, — прибавил он. — И если глаза меня не обманывают в этой темнотище, вон там я вижу баркас, который просто молит, чтобы кто-нибудь поднялся к нему на борт.

Диего Алатристе с надеждой взглянул в ту сторону, куда указывал Малатеста:

— Может быть, это наша гондола?

— Не похоже. Это — сандало, и к тому же вокруг ничего другого не видать…

Ты весло от уключины отличаешь? Нет? Я тоже. Самое время научиться.

— А если там, под одеялами, спит лодочник?

— Тогда я ему от души соболезную… Но не тот сегодня день, чтобы оставлять свидетелей.

— Неужели загубишь христианскую душу? — глумливо осведомился Алатристе. — И свою заодно? Да еще в Рождество?! А ведь когда-то в Палермо на мессе прислуживал…

— Отвали, капитан.

Ни в самой лодке, ни около не обнаружилось никого. Все дальнейшее происходило в полной тишине. Или почти полной. И немало лет спустя Алатристе будет явственно помнить стук весла, которым итальянец оттолкнул от причала заснеженную лодку. В памяти навсегда сохранятся и стужа, и пляшущие в черной воде отражения далеких разрозненных огней, и то, как они, раскачивая лодку, неуклюже ворочая веслом, выгребали на середину канала, а потом с превеликими трудами зигзагами добрались все же до противоположного берега. И ту минуту напряжения, когда крупная, освещенная желтым светом фонаря каорлина под яростные крики гребцов, крывших их на венецианском диалекте на чем свет стоит, едва не врезалась им в борт. Но вот наконец толчок — и сандало ткнулся носом в камень на другом берегу, потом ступени, поросшие зеленым мхом, на котором Алатристе, ступив на сушу, едва не поскользнулся. Заснеженный безлюдный берег канала через два моста привел их в ту точку, откуда по прямой они добрались до малой верфи и со шпагами наголо бесшумными тенями скользнули под черный деревянный навес, и там, в окружении строящихся гондол обнаружили Паолуччо Маломбру, благостно сидевшего перед жаровней, с кривым кинжалом за поясом, с бурдючком вина под рукой — и с улыбкой от одного густого бакенбарда до другого. Он курил глиняную трубку, и ароматный дымок смешивался с запахами краски, клея и смолы. Ну-ну, подумал Алатристе, пряча в ножны шпагу и кинжал, может, все же не здесь подохнем.

X. Остров скелетов

Рыбачий парусный баркас, из тех, что в Венеции называются «брагоццо», — медленно скользил по каналу, подгоняемый западным ветром, рассеявшим последние клочья тумана. Его сменила слабая дымка, оседавшая вдоль берегов островка, где сочетание ледяного дождя, облаков и пепельных рассветных сумерек то и дело заставляло серый воздух переливаться всеми цветами спектра. Гнетущим унынием веяло от голых стен старинного разрушенного монастыря, от видневшихся повсюду — меж камней, кустов, деревьев и мокрых от дождя зарослей тростника — костей, чуть присыпанных землей. Если не считать парусный баркас, лавировавший среди маленьких островков и песчаных отмелей, всего живого там была только наша дрожащая от холода, вымокшая от измороси троица, которая сидела у полуразваленной стены в ожидании.

— Это Диего, — сказал Себастьян Копонс.

Я вложил в ножны шпагу, которую вытащил было при виде паруса, плотнее закутался в плащ и пошел к берегу, чувствуя, что от радости сердце у меня так и прыгает. До той минуты — и пока плыли от Челестии, и пока зябли, неведомо чего дожидаясь, здесь, на островке Сан-Ариано, где разливался над лагуной грязноватый свет зари, — я пребывал в уверенности, что никогда больше не увижу капитана Алатристе. Однако же вот он, бывший мой хозяин, — без шляпы и без плаща, в старом кожаном колете, блестящем от воды, с пистолетом, кинжалом и шпагой у пояса — спрыгивает с баркаса на полусгнившие доски причала, едва лишь матросы убрали паруса.