Мост в бесконечность. Повесть о Федоре Афанасьеве
Шрифт:
— Дак кто же отдаст? — смутился Балашов. — Что с воза упало, считай, пропало. Поди, в книгу записаны, за семью печатями.
— Вы — депутаты! — жестко сказал Федор Афанасьевич. — Проголосуете — десять печатей можно порушить. Из глотки рвите! В этом наше спасение…
По первому слову депутатов до смерти испуганный кассир «Компании» согласился перевести в лавку общества потребителей тысячу четыреста тридцать семь рублей. А верующих, из тех, кто был недоволен этой финансовой онерацией, Семен Балашов успокоил:
— Добьемся у хозяев прибавки к жалованью, еще больше соберем. Не часовню — храм воздвигнем!
Второго июня Свирского разбудили ни свет ни эаря, сказали — вызывают
Предположение подтвердилось. Встретил его вице-губернатор, пригласил в кресло, хмуро объявил:
— С минуты на минуту прибудет Кожеловский, хочу, чтобы вы присутствовали при нашем разговоре. — Помолчал и ехидно пропел: — Во избежание кривото-олков, когда будете писать в столицу… — Виктор Францевич сообщил министерству финансов, что по предложению Сазонова устроил встречу рабочих депутатов с городским головою, предполагая предварительную договоренность вице-губернатора с Дербеневым. Однако же Павел Никанорович категорически отказался вести нереговоры с забастовщиками, заявив об отсутствии полномочий. Рабочие возмутились, на Талке кричали о новом обмане властей. В неразберихе обвинили Сазонова, хотя, как потом выяснилось, именно Дербенев, испугавшись ответственности перед коллегами, засевшими в «Славянском базаре», в последнюю минуту «отработал назад». Теперь же Иван Николаевич Сазонов, наверное, придумал что-то еще, но жаждет его свидетельства, чтобы при случае сразу и без нервотрепки оправдаться.
Полицмейстер — чисто выбритый, усы нафабрены — ввалился в кабинет, щелкнув каблуками огромных сапожищ, поприветствовал.
— Я ознакомился, Иван Иванович, с вашим донесением, — с нарочитой озабоченностью произнес Сазонов. — Нахожу положение тревожным. Будьте добры, повторите основные положения записки при фабричном инспекторе.
— Позволю заметить, — господин Свирский сами отлично знают, что творится на Талке. — Кожеловский выпучил глаза. — Агитаторы, пользуясь рабочим движением, перешли от экономических нужд к вопросам революции… Предлагают свергнуть не только местную администрацию, а вообще правление и государя…
Вице-губернатор перевел вопросительный взгляд на Свирского. Фабричный инспектор как бы виновато вздохнул:
— К сожалению. Приезжие орудуют…
— Только ли приезжие? — сурово спросил Сазонов. Виктор Францевич развел руками. Сазонов продолжал — У меня есть сведения, что противоправительственной агитацией занимаются и ваши подопечные… В общем так, господа. Собрания на Талке стали принимать явно политический характер. Находя, что подобные собрания не могут быть далее терпимы, мною издано обязательное постановление о прекращении сходок. — Вице-губернатор взял со стола листок бумаги. — Сейчас, господа, это постановление будет вывешено в городе… Вам, Иван Иванович, надлежит обеснечить его выполнение. Приезжими агитаторами я займусь сегодня ночью, а с завтрашнего утра в вашем распоряжении, Иван Иванович, сотня казаков и эскадрон драгун под личным начальством подполковника Мальчевского. Вы свободны…
Полицмейстер, которому надоел размазня-губернатор, не мог сдержать радости по поводу решительности Сазонова.
— Ну-с, теперь будем действовать силой! — воскликнул он, потирая руки. — Честь имею, господа!
— Как бы не натворил беды, — встревоженно сказал Свирский, когда остались вдвоем.
Вице-губернатор ответил сухо и двусмысленно:
— Рассчитываю на его опытность…
Покинув городскую управу, Виктор Францевич в задумчивости остановился на площади. Город притих, забастовка
Попал к утреннему чаю. Семейство восседало за круглым столом, уютно пошумливал серебряный самовар. Вишневое варенье без косточек, редиска, яйца всмятку, желтое масло с каплями холодной воды, свежие булки.
— Что же оно такое дальше будет? — обиженно спрашивал Сергей Ефремович. — Ярмарка на посу, товар не приготовлен… Управляющий Гарелина ходил к депутатам, унижался, просил человек сорок всего на один день. Плакался — товар замочен, пропадет. Представляете, отказали! Сторожам позволили работать, кочегарам, чтоб котлы не взорвались, а более никому. Александр Иваныч, дескать, из Москвы приезжать не хочет, разговаривать с нами не желает, а мы, кричат, товар ему спасай!
— Бог с ним, с товаром, — поморщился Свирский, — Предвижу еще большие беспорядки. Нынче ночью сделают облаву на агитаторов, а завтра начнут разгонять на Талке…
Андрей Бубнов, приехавший на студенческие каникулы и уже деятельно помогавший Афанасьеву выпускать листовки, рассеянно слушал, просматривая «Русское слово». Газетенка в гневе дошла до неслыханной дерзости, открыто обвиняя власти в потачках рабочим: «Губернатор должен бы, кажется, знать, что всякие сходбища и собрания, противные общественной тишине и спокойствию, безусловно запрещены… На деле же оказывается, что тысячная толпа признается и губернатором, и старшим фабричным инспектором… Вот до чего мы дожили! Доколе же, господи! Неужели же эти господа не будут привлечены к ответственности за превышение и противозаконное бездействие власти…»
— Взгляните-ка, Виктор Францевич, — Андрей протянул газету, — вас касается. Требуют судить.
— Пустое, — Свирский покрутил головой. Шеи у фабричного инспектора вообще не было, голова упиралась в туловище, подбородок и щеки наплывали на жесткий ворот мундира. — Промышленники жалуются на меня, обвиняя в симпатии к рабочим, а забастовщики подозревают в сговоре с фабрикантами. Теперь и пресса визжит… Но все это пустяки.
— А что же, по-вашему, не пустяки?
— А то не пустяки, молодой человек, что по горячности своей вы испортили стачку, свернув ее на бесплодный путь политиканства. Ставлю сто против одного, что забастовка обречена…
— Позвольте, кто это «вы»? — Андрей недоуменно поднял брови, посмотрев при этом в настороженные глаза папаши.
— Я не лично вас имел в виду, — буркнул Свирский я захрустел редиской.
— Денек опять ведренный, — сказал старший Бубнов, разряжая паузу. — Многие забастовщики по деревням разошлись — сенокос…
— Погодка отменная, — подтвердил Андрей, — Пойду погуляю. До свидания, Виктор Францевич.
По дороге в Боголюбскую слободу Андрей размышлял: случайно инспектор ввернул относительно политиканства или же во время одного из своих визитов на Талку увидел его в роли оратора? Когда это было? Да, на прошлой неделе… Афанасьев попросил выступить, и он без грима, не переодевшись, произнес речь о политической свободе. И вот пожалуйста: Свирскому об этом, кажется, известно. Впрочем, доносить не станет… Примирять — мастак, но до предательства вряд ли опустится. Опять же любопытно: про облаву проболтался или умышленно сказал? Как бы там ни было, надобно скорее предупредить Отца…