Мост в бесконечность. Повесть о Федоре Афанасьеве
Шрифт:
Федор Афанасьевич почти не сомкнул глаз, намереваясь явиться раньше всех, чтобы самолично встретить и расставить дружину Ивана Уткина для охраны. И ведь не проспал, разбудил Балашова еще потемну, торопил, приговаривая: «В лесу умоешься, из родничка…» Однако же, получилось, замешкались в пути. Не рассчитал силенок, выдохся на третьей версте. И теперь, ковыляя за быстроногим Странником, стеснялся своей немочи: «Иди, Семен, не дожидайся. Я доплетусь». Балашов фыркал в усы: «Еще чего выдумай. Так и брошу одного… Поспеем, без нас не начнут». Афанасьев от этих слов страдал
Но, как часто бывает, несчастье помогло. То есть, может быть, и не случилось бы провала, может, встретившиеся мужики и не донесли бы о подозрительном скоплении людей в лесной глухомани, но вполне могли и донести, такое бывало.
Они встретились на сухом болотце, куда сходились две дорожки, а дальше петляла одна — как раз в том направлении, где собирались подпольщики. Остановились, настороженно посматривая на незнакомых путников. У одного из мужиков, кривоногого, в холщовой рубахе распояской, в руке топор; он подбросил его, ловчее перехватив. Семен свернул с тропки, сделал несколько шагов по мягкому моховому ковру:
— Кто такие?
— Черновские, — угрюмо ответил кривоногий.
— Куда прете? — голос Балашова звучал грозно.
— А тебе чего?
— Коли спрашивают, говори!
— За хворостом мы, за хворостом! — зачастил другой мужик, с веревкой на плече. — Из Черновки!
— Дальше проходу нет! — Балашов махнул рукой, словно отрезая путь в глубину леса. — Хворосту и тут наберете!
— Ишь ты, прыткий, — кривоногий снова перехватил топор. — Вы что же, из начальства будете?
Семен беспомощно оглянулся на Афанасьева: упрямые попались. Федор Афанасьевич укоризненно качнул головой, выдвинулся внеред:
— Нас в понятые взяли, — сказал внушающе. — Здесь преступников ловят, царевых супостатов… Ступайте домой, покамест не вляпались.
Мужик с веревкой испуганно нерекрестился:
— Господи помилуй… Попадешься — не расхлебаешь. Бог с ним, с хворостом, айда, Михаила, обратно!
Кривоногий с досадой плюнул на тропинку, но перечить не стал: повернулись и скрылись за молодым ельником. Семен Балашов восхищенно крякнул:
— Хитер же ты, Афанасьич! Ох, хитер. Моментом сообразил — понятые…
Афанасьев улыбнулся в бороду:
— На испуг нынче мало кого возьмешь. Умственно надо…
Настроение Федора Афанасьевича улучшилось: не везде молодые-то верх берут, годятся еще и старые кони.
На лужайке собралось человек пятьдесят, когда, наконец, объявился секретарь партийной организации. Увидев между деревьями Ивана Уткина, делегата от фабрики Полушина и начальника боевой дружины, первым делом к нему:
— Как думаешь, полиция не помешает? Не пронюхали?
Иван пожал плечами:
— Думаю, обойдется. Конспирация соблюдена.
— Конспирация, конспирация, — проворчал Афанасьев, — а неизвестно, кто в лесу шныряет. По всем тропкам поставь людей, пускай говорят: облава в округе… Федор Самойлов пришел?
— Давно здесь.
— Где он?
— Во-он в тех кустиках хоронится. Какой-то приезжий с ним…
— Пойдем поглядим.
Андрей вышел навстречу из зарослей, за ним — коренастый парень, стриженный бобриком:
— Познакомься, Отец. Это Трифоныч, послан из Москвы.
— А чегой-то вы, молодые люди, от народа прячетесь? — Федор Афанасьевич ощутил крепкое рукопожатие, вглядываясь в румяное лицо Трифоныча. — Неужто оробел, товарищ?
— Оробеть не оробел, а лучше, если вы представите, — сказал приезжий и улыбнулся — открыто, славно так улыбнулся.
— Ну, хорошо. На постой определим к Станко, — взглянул на Уткина. — Головой отвечаешь… Пойдемте, товарищи, пора начинать.
Открывая собрание, Афанасьев сказал:
— За нами десятки тысяч рабочих. Надобно подымать народ на решительную борьбу. Давайте послушаем делегатов, узнаем, чего хотят добиться от хозяев… Первым пускай выскажется Дунаев, потому как на фабрике Бакулина люди готовы к стачке поболее других…
Худощавый, рябоватый, живой Евлампий тоже говорил мало, но веско:
— Наши ткачи уже предъявили Бакулину свои требования. Вы их знаете — восьмичасовой рабочий день и прочее… Хозяин, мать моя, святая богородица, — вставил любимое присловье, — и не думает их выполнять! Коли через пять дней не раскачается, с фабрики выходим. Просим нас поддержать…
Решение о всеобщей стачке было принято дружно. Договорились: начинать двенадцатого мая по гудку бакулинской котельной, а в оставшиеся дни усилить подготовку. Утвердили общие требования, двадцать шесть пунктов. Андрей Бубнов зачитал призыв «Ко всем рабочим и работницам г. Иваново-Вознесенска»:
— «Не хватает сил больше терпеть! Оглянитесь на нашу жизнь: до чего довели нас наши хозяева! Нигде не видно просвета в нашей собачьей жизни! Довольно! Час пробил! Не на кого нам надеяться, кроме как на самих себя. Пора приняться добывать себе лучшую жизнь! Бросайте работу, присоединяйтесь к нашим забастовавшим товарищам. Выставляйте 26 требований, изданных нашей группой. Присоединяйте к ним, кроме того, свои местные частные требования! Собирайтесь для обсуждения ваших нужд в городе и за городом!»
Под конец Федор Афанасьевич представил посланца Москвы, добавив, что партийные организаторы на время стачки приедут также из других городов, и предложил Трифонычу сказать слово.
— Мне пока еще трудно, только приехал… Если по совести, не ожидал увидеть такое… Видно, что подготовились вы хорошо. Особенно отрадно, что требования ваши не только экономические, но и политические. Требуя созыва Учредительного собрания, показываете свою политическую зрелость… — Михаил Фрунзе — именно он приехал под кличкой Трифоныч — понравился всем. Не заносился, не выставлял себя этаким всезнайкой, но и не робел. Был спокоен и деловит. — Но главное, товарищи, внереди… Успех вашей стачки во многом будет зависим от правильного руководительства, от вас… Со своей стороны обещаю: останусь с вами до победного…