Мосты
Шрифт:
Бричка скрылась в клубах пыли, за поворотом проселка. Вот мы и расстались с Фэникэ. В Пепенах бы ему, конечно, лучше жилось, чем в Алчедаре. Если верить его словам, родители хотели выдать Тамару, свою единственную дочь, свое сокровище, именно за него. Всеми правдами и неправдами добились они назначения Тамары в ту же школу. Не думаю, что это обстоятельство доставило особое удовольствие бывшему королевскому гвардейцу. Его больше пленял Тамарин патефон. Каждый вечер на квартире у нее устраивали танцы,
Фэникэ был закаленный солдат, притворная слезливость претила ему. В такие минуты он не знал, как избавиться от Тамары.
– Прощай, Фэникэ!
Перед одним из домов стрекотал движок. Из помещения доносились выстрелы, крики "ура". Сразу вспомнилось: здесь клуб летчиков. Каждый вечер им тут читают лекции, бесплатно крутят фильмы. Если бы я хотел, запросто мог войти. Ведь бригада наша более двух недель мыла самолеты, и мы считали себя авиаперсоналом. Многие любят прихвастнуть, что служили в авиации... Покуда не спросишь, сколько у них на счету боевых вылетов.
Возле клуба летчиков повстречались мы с Мариуцей Лесничихой. Прогуливались под руку с белокурым летчиком. Сердце у меня екнуло, будто я увидел Вику. Как приятно встретить человека из родного села! Три месяца не видел никого из Кукоары, кроме родителей.
– Добрый вечер, Мариуца!
– Что?
– по-русски переспросила она.
– Говорю: добрый вечер.
– Добрый вечер...
– Слушай, Мариуца, ты когда по-русски изъясняешься, куда деваешь молдавский язык?
– Иди к чертям!
– Я сперва засомневался... Теперь вижу - это ты.
– В самом деле не узнал меня сначала?
– Еще бы!
– Сильно изменилась?
– Не очень.
– Записалась я, Тоадер... на фронт пойду!..
– С этим белесым?
– Нет. С ним у нас просто... дружба.
– Ну, я тоже пошел - спешу. Еще увидимся.
– Спеши, спеши. Очень тебя ждет твоя... Троим сразу сумела вскружить голову. Письма ей пишут.
– Каким еще троим? Откуда трое, что ты мелешь?
– Что мужчины находят в этой Вике Негарэ? Задается фифочка. Теперь белокурых девушек полно во всей России... Ага!
– Что болтаешь? От кого она получает письма?
– От сына Дорофтея... с фронта.
– И еще?
– От писателя из Кагула.
– От писаря?
– Да. Теперь только из Кагула приходят послания... Сын Дорофтея погиб, извещение пришло... И медаль...
– Так ты на фронт отправляешься?
– Да, хочу мир посмотреть...
– Когда отправка?
–
– Так и говори. Одно дело - фронт, другое - партизанский отряд...
– Ну, я не такая грамотная, как ты.
– Вижу, и здесь пока не теряешься.
– Нет, это просто дружба.
– А думаешь все время о Митре?
– Никуда он от меня не увильнет... Подумаешь, скрывает, где отряд... Ничего, разыщу.
Вот она какая - Мариуца! Ни на одном языке ее не переспоришь, не собьешь с панталыку.
– А знаешь, семья Негарэ съехала из Ордашей...
– Куда?
– Где земли побольше. Вечно им земли мало.
– В каком же они селе?
– В Проданештах... Там эвакуированных нет... Покинутой земли сколько угодно.
Мариуца взяла под руку своего летуна с бровями, как пшеничные колосья, и они пошли на танцы.
Субботний вечер - только сейчас сообразил я.
4
Дома горячих объятий, вопреки прогнозу Фэникэ, не было, хотя мать, конечно, очень обрадовалась моему возвращению. Простой крестьянской радостью. Без поцелуев и слез.
Дедушка Тоадер стиснул меня так, что кости хрустнули.
– Повернись-ка, дай на тебя лучше посмотреть, беш-майор. Что ты скажешь, Лейба?
– Одно скажу: не сглазить бы... И новых успехов. И еще дай ему бог, пусть будет задним умом крепок, как говорят евреи...
В Ордашей вместо стульев служили камни, принесенные со скалистых берегов Реута. У нашего ордашейского хозяина была собственная молотилка, весь двор был усеян железными деталями и здоровыми камнями, которые подкладывали под колеса молотилки во время ремонта.
Лейба с дочкой сидели на большом, с теленка, валуне возле кухни. Хозяева наши были бездетны. И когда муж уходил на ток или отправлялся со своей машиной в соседние села, толстуха жена следовала за ним. По-видимому, из-за чрезмерной ее тучности род ордашейских мастеров и остался без потомства. А у мужа ее были, что называется, золотые руки и горло - серебряная лейка.
Я поздоровался за руку с Лейбой, его дочерью и тоже сел на камень.
– А почему с дедом Петраке не здороваешься?
– спросила мать.
Деда Петраке я даже не приметил сразу: он сидел на отшибе, а тусклая, подслеповатая керосиновая лампа - лампа военного времени - светила плохо.
Если бы не отголоски артиллерийской канонады из гущи кодр, если бы бомбардировщики, надсадно гудя, не отправлялись в свои ночные полеты, можно было подумать, что в мире царит тишина и спокойствие. Люди, сидевшие во дворе, ждавшие горячей мамалыжки, пришли с поля, с работы. Дед Петраке, мать и Никэ трудились на току. Лейба с дочерью собирали табак.