Мотылёк
Шрифт:
– Не гони лошадей, доктор. – Весь мой вид показывает, что я настроен агрессивно. – Ты ведь знаешь, что никаких дел нет. Я начинаю думать, что ты в сговоре с этим негодяем, который меня мучает.
– Кто тебя мучает? Когда? Как?
– Сначала скажи, знаешь ли ты работы доктора д’Арсонваля? [9]
– Надеюсь, что да.
– Тогда тебе известно, что он изобрел многоволновой вибратор для ионизации воздуха вокруг пациента с язвой двенадцатиперстной кишки. Этот вибратор посылает электрический ток. Верно? Так вот, один из моих врагов спер такую машинку из больницы в Кайенне. Каждый раз, когда я засыпаю, он нажимает кнопку, и ток бьет меня в живот и бедра. Я едва не слетаю с кровати: меня подбрасывает вверх
9
Д’АрсонвальЖак Арсен (1851–1940) – французский физиолог, исследовавший воздействие на организм токов высокой частоты.
Инцидент принес свои плоды. Шаталь передал мне, что медик предупредил багров, чтобы были начеку. Открывать дверь в мою камеру можно только вдвоем или втроем. И разговаривать со мной только ровным голосом. У него мания преследования, сказал медик, и его надо поскорее отправить в приют для душевнобольных.
– Я полагаю, что сумею доставить его туда с одним охранником, – сказал Шаталь доктору, имея в виду избавить меня от смирительной рубашки.
– Ты хорошо пообедал, Папи?
– Прекрасно, Шаталь.
– Не хочешь ли пройтись со мной и месье Жаннюсом?
– Куда?
– До приюта. Мы несем туда лекарства, а для тебя это будет хорошая прогулка.
– Пойдем.
И мы отправились втроем из больницы в дурдом. По дороге Шаталь разговаривает со мной, а когда мы уже почти у цели, спрашивает:
– Лагерь надоел до чертиков?
– О да! Сыт по горло. Особенно с тех пор, как не стало Карбоньери.
– А почему бы тебе не остаться на несколько деньков в приюте? Парень с электрической машинкой может тебя там и не найти. Тогда и ток не будет пускать.
– Это мысль, друг. А ты что, полагаешь, меня возьмут? Ведь я еще не тронулся.
– Предоставь это дело мне, уж я замолвлю за тебя словечко, – сказал багор, очень довольный, что я попался в ловушку, расставленную Шаталем.
Так я и оказался в психушке среди сотни дураков. А с дураками жить – о, как несладко! Нас прогуливают во дворе группами по тридцать-сорок человек. И днем и ночью все как есть голые – абсолютно в чем мать родила. Хорошо еще, тепло! Мне оставили лишь тапочки.
Санитар только что выдал мне зажженную сигарету. Сидя на солнышке, размышляю: здесь я уже пять дней, но ни разу еще не удалось встретиться с Сальвидиа.
Ко мне подошел один псих по имени Фуше. Я знаю его историю. Мать этого парня продала свой дом и послала сыну пятнадцать тысяч франков на побег. Деньги передала через одного надзирателя. Тому полагалось пять тысяч, а Фуше – остальные. Надзиратель деньги прикарманил и смотался в Кайенну. Когда Фуше узнал из другого источника, что мать выслала ему звонкую монету, а сама осталась на бобах и деньги ушли в какую-то прорву, он в припадке буйного помешательства набросился на надзирателей. Те его скрутили, так что, по сути, он им никакого вреда не причинил. Третий или четвертый год он обретается в дурдоме.
– Ты кто?
Я смотрю на беднягу – на вид не более тридцати лет, – возникшего передо мной с таким вопросом.
– Кто я? Такой же мужик, как и ты, не больше и не меньше.
– Ну и дурацкий ответ. Вижу, что мужик, а не баба: при тебе и хер, и яйца, а у баб ни хера нет, кроме дырки. Я спрашиваю, кто ты? То есть как тебя зовут?
– Папийон.
– Папийон? Мотылек? Бедняжка. Мотылек летает, и у него крылышки. А где твои крылышки?
– Потерял.
– Надо найти. Только с ними и можно бежать.
И, не дожидаясь, тут же вырвал ее у меня из пальцев. Потом сел напротив и затянулся.
– А ты кто? – спрашиваю я.
– Я-то? Тронутый! Каждый раз, когда хочу тронуть свое, получаю в глаз. А почему? Да просто так. Однако давлю багров пачками. Сегодня ночью двоих повесил. Только, чур, никому.
– За что же ты их?
– Украли материнский дом. Видишь ли, мать послала мне дом, а он им приглянулся. Теперь так в нем и живут. Правильно сделал, что повесил. Согласен? Двое уже нажились. Видишь того жирного багра за решеткой? Он тоже живет в доме. И я до него доберусь.
Он поднялся и пошел прочь.
И слава богу! Жить вынужденно среди сумасшедших не представляет никакого удовольствия. Они к тому же опасны. По ночам орут и стонут. А когда встает полная луна, от их воплей мороз бежит по коже. Каким образом луна влияет на поведение умалишенных? Я этого не могу объяснить, но очень часто был тому свидетелем.
Если ты новичок и попал сюда с признаками помешательства, а при этом диагноз еще полностью не установлен, ты находишься под особым наблюдением врача, и багры регулярно докладывают о твоем поведении. Со мной проделали массу проверочных трюков. Например, умышленно забывают вывести меня на прогулку и смотрят, заметил ли и не буду ли жаловаться. Или еще – забывают накормить во время раздачи пищи. У меня была палка с ниткой, и я стал забавляться ужением рыбы.
– Клюет, Папийон? – спрашивает старший надзиратель.
– Не похоже. Потому что за мной постоянно плавает маленькая рыбка. Как только начинаю ловить, так вижу: вот-вот схватит большая рыбина, а маленькая ей тут же говорит: «Не хватай – это ловит Папийон». Вот и не ловится. Но я буду продолжать. Может, однажды какая-то ей не поверит и клюнет.
Слышу, багор уже передает санитару:
– В самом деле свихнулся.
Когда мы сидим за общим столом в столовой, мне никогда не удается съесть до конца свою порцию чечевичной каши. Причиной тому – верзила под метр девяносто, у которого руки, ноги и торс покрыты волосами, как у обезьяны. Меня он выбрал своей жертвой. Для начала, он всегда садится рядом со мной. Чечевица подается такой горячей, что, прежде чем приступить к еде, надо немного подождать, чтобы она остыла. Краешком деревянной ложки зачерпываю из миски чуть-чуть, дую на кашу и успеваю съесть всего ничего. Айвенго (он вообразил себя Айвенго) обхватывает края своей миски руками, делая из нее как бы воронку, и разом отправляет содержимое в глотку. Затем он берет без спроса мою и проделывает то же самое. Вылизав миску дочиста, он брякает ее о стол передо мной и уставляется на меня выпученными, налитыми кровью глазами. Вся его физиономия как бы говорит: «Видишь, как я ем чечевицу?» Айвенго стал мне порядком надоедать, но он же и дал повод для разыгрывания шумного спектакля и получения справки о невменяемости. Наступил снова чечевичный день. Айвенго тут как тут. Садится рядом со мной. Морда идиота сияет от удовольствия, заранее предвкушая и радуясь тому наслаждению, с каким он сожрет две порции каши! Я пододвигаю к себе большой и тяжелый глиняный кувшин, доверху наполненный водой. Едва верзила успел поднести мою миску ко рту и чечевица уже забулькала в глотке, как я встал, поднял кувшин и с силой опустил ему на голову. С диким воплем Айвенго рухнул на пол. В то же мгновение все идиоты повскакивали со своих мест и, вооружившись мисками, налетели друг на друга. Поднялся невообразимый гвалт. Эта коллективная драка сопровождалась неописуемыми воплями и криками. Орали все и на все голоса.
Четверо дюжих санитаров быстро подхватывают меня и волокут в камеру без всякой осторожности, словно бревно. Я ору, как ненормальный, что Айвенго стащил у меня бумажник с пропуском. На этот раз трюк прошел: врач решился признать меня душевнобольным, не отвечающим за свои поступки. Все багры согласились с диагнозом: тихое помешательство, переходящее временами в буйное. На башке у Айвенго появилась великолепная повязка. Я ему хорошо раскроил череп. К счастью для меня, нас выводят на прогулку в разное время.