Мотылёк
Шрифт:
– Шарьер, вы отбыли свой срок. Сегодня двадцать шестое июня тысяча девятьсот тридцать шестого года. Следуйте за нами.
Я вышел. На дворе уже ярко светило солнце, от которого можно было ослепнуть. Волной накатилась общая слабость. Ноги, словно ватные, с трудом повиновались. Перед глазами расходились черные круги. Идти не более пятидесяти метров, из них только тридцать по солнцу.
На подходе к административному корпусу я увидел Матюрета и Клузио. Матюрет стал кожа да кости, у него впалые щеки, провалившиеся глаза. Клузио лежал на носилках. Он поседел, и от него исходило дыхание смерти. «Что ж, братки, – подумалось мне, – одиночка не красит. Интересно,
– Порядок, ребята?
Они не ответили. Я повторил:
– Порядок, ребята?
– Да, – ответил Матюрет.
Я хотел сказать им, что наша одиночка закончилась и нам можно разговаривать. Поцеловал Клузио в щеку. Он посмотрел на меня и улыбнулся:
– Прощай, Папийон.
– Нет. Не говори так!
– Со мной все кончено, амба!
Он умер через несколько дней в больнице на Руаяле. Ему было тридцать два, дали двадцать за кражу велосипедов, которых он не воровал. Но вот и начальник идет.
– Введите. Матюрет и Клузио вели себя хорошо. Поэтому я вношу в дело: «Поведение хорошее». Что касается вас, Шарьер, то вы совершили серьезное преступление. Поэтому в вашем деле сделали запись, какую вы заслужили: «Поведение плохое».
– Простите, начальник, но какое преступление я совершил?
– Вы что, не помните о сигаретах и кокосовом орехе?
– Нет. Честное слово, нет.
– Хорошо. На какой диете вы сидели последние четыре месяца?
– О чем вы говорите? Вы имеете в виду пищу? Получал то же самое, что и в первый день.
– Это уж слишком. Что вы ели вчера вечером?
– Как обычно: что дали, то и съел. Откуда мне знать. Я ничего не помню. Может быть, бобы или жареный рис. А может, и другие овощи.
– Выходит, вы ужинали?
– А как иначе?! Не мог же я выбросить миску, не так ли?
– Конечно. Так нехорошо. Я отменяю решение. Значит, я вычеркиваю «поведение плохое». Месье X, дайте новую справку об освобождении. Я заменяю формулировку: «Поведение хорошее». Идет?
– Это справедливо. Другого я не заслужил.
С этими словами мы оставили кабинет.
Большие ворота тюрьмы-одиночки открылись, чтобы пропустить нас. Мы стали медленно спускаться по дороге, которая вела к лагерю. Нас сопровождал только один стражник. Далеко внизу виднелось море, белопенное и яркое. Напротив остров Руаяль с зелеными деревьями и красными крышами. Остров Дьявола мрачен и суров. Я попросил надзирателя разрешить нам присесть на несколько минут. Он согласился. Мы сели: один – справа от Клузио, другой – слева. И, не сговариваясь, взялись за руки. Этот контакт растрогал нас самым странным образом. Мы молча обнялись.
– Давай, ребята, – сказал стражник. – Надо идти.
И медленно, очень медленно снова пошли вниз к лагерю. Мы с Матюретом шли рядом, по-прежнему держась за руки. А за нами двое носильщиков несли нашего умирающего друга.
Жизнь на Руаяле
Едва мы оказались во дворе лагеря, как нас окружили со всех сторон каторжники, выказывая нам самое дружеское расположение. Узнаю среди них Пьерро Придурка, Жана Сартру, Колондини, Шиссилья. Всем нам троим надо идти в медпункт, говорит надзиратель. И в сопровождении человек двадцати мы идем через двор. Через несколько минут передо мной и Матюретом появляется дюжина пакетов: сигареты, табак, лучший шоколад. Перед нами дымится горячий кофе с молоком. Каждый хочет нас чем-то порадовать. В медпункте Клузио сделали укол камфорного масла и еще один адреналина для поддержания
Пьер Бордле спросил меня:
– Деньги нужны? Я успею пустить шляпу по кругу, прежде чем вас отправят на Руаяль.
– Спасибо. У меня есть. А ты уверен, что нас отправят на Руаяль?
– Да, нам это сказал учетчик. Всех троих. Думаю, что там вас положат в больницу.
Санитара зовут Эссари. Он корсиканец, крепкий горец и разбойник первостатейный. Позже я с ним хорошо познакомился и расскажу подробно о его приключениях, весьма интересных. Два часа в амбулатории пролетели очень быстро. Мы наелись и напились. Довольные и счастливые, уезжаем на Руаяль. Клузио лежит с закрытыми глазами. И только тогда, когда я склоняюсь над ним и кладу свою ладонь ему на лоб, он их открывает. Вот и сейчас он открыл глаза, уже подернутые пеленой смерти:
– Друг Папи, мы с тобой настоящие друзья.
– Больше, Клузио. Мы братья.
В сопровождении все того же стражника мы направляемся к берегу. Носилки с Клузио – посередине, мы с Матюретом – по бокам. На выходе из ворот лагеря нас приветствуют узники, желая удачи. Мы их благодарим, они протестуют. Пьерро Придурок повесил мне на шею солдатский провиантский мешок, в нем табак, сигареты, шоколад и банки со сгущенным молоком. У Матюрета тоже такой мешок – он даже не знает, кто ему его дал. До причала нас сопровождают санитар Фернандес и конвоир. Каждому из нас выдают направление в больницу на Руаяле. Я догадываюсь, что нас госпитализируют санитары-каторжники Фернандес и Эссари без консультации врача. Вот и лодка. Шесть гребцов, на корме два конвоира с винтовками и один за рулем. Один из лодочников, Шапар, проходил по делу о марсельской бирже. Мы уже в пути. Весла на воду. Шапар гребет и обращается ко мне:
– Как дела, Папи? Ты все время получал кокосы?
– Нет, последние четыре месяца не получал.
– Знаю. Несчастный случай, а парень все выдержал и никого не заложил. Правда, он знал только меня, но не раскололся.
– Что с ним?
– Умер.
– Как? От чего?
– По словам одного санитара, ему ногами отбили печень.
Выгружаемся на пристани Руаяля, самого большого из островов. Часы на пекарне показывают три. Полуденное солнце печет, оно слепит и жарит меня сверх меры. Стражник вызвал двух носильщиков. Два каторжника крепкого сложения, одетые в безупречно белую одежду с черными ремешками на запястьях, поднимают Клузио, как перышко. Мы с Матюретом идем сзади. За нами шествует надзиратель с бумагами в руке.
Дорога шириной метров сорок вымощена булыжником. Идти трудно. К счастью, носильщики останавливаются время от времени, поджидая нас. Я присаживаюсь на ручку носилок рядом с Клузио, ласково глажу ладонью ему лоб и голову. И каждый раз он открывает глаза, улыбается и говорит:
– Дружище Папи.
Матюрет берет его руку в свою.
– Это ты, малыш? – шепчет Клузио.
Он счастлив, что мы рядом с ним. Во время последней остановки почти на подходе к лагерю нам повстречалась партия каторжников, идущих на работу. Почти все из моего конвоя. Каждый, мимоходом, бросает нам дружеское слово. Взойдя на плато, мы увидели все высокое начальство острова, расположившееся в тени деревьев перед белым зданием-коробкой. Приближаемся к коменданту Барро, по прозвищу Сухой Кокос. С ним и другие старшие начальники лагеря. Продолжая сидеть и не церемонясь, комендант сказал: