Мой ангел злой, моя любовь…
Шрифт:
Ничего не ответила тогда Анна мадам Элизе. Так и сидели молча до самого обеда — одна за починкой кружева, другая — в раздумьях у окна, пока не вошел важно Иван Фомич, подражая прошлым временам и не пригласил в малую столовую, где уже накрыли стол. Когда подали первую перемену — постные щи, два сервированных места за столом так и остались пустовать.
— Mademoiselle Pauline прислала свои извинения — у нее мигрень нынче с утра разыгралась, — склонился к уху Анны Иван Фомич, поймав ее вопрошающий взгляд. — А Петр Михайлович как с утра-с уехали так и не вернулись.
— Куда барин уехал? — встревожилась Анна впервые
— Не говорили-с. Как уехал на рассвете из имения, так и нет его. С ружьем уехали. Видно, стрелять кого будут.
Ну уж нет, Анна не могла успокоить свою тревогу, вспыхнувшую при этих словах. И Иван Фомич, и она сама знали, что ныне стоит пост, грешно Божью тварь жизни лишать. Не поехал бы Петр на охоту до Рождества. Но для чего тогда выехал?
И после обеда потому не находила себе места. Все ходила по диванной от двери до двери, от камина к окнам, выглядывала, не прибыл ли кто, прислушивалась в тревоге — не хлопнули ли двери в передней. К чему ружье взял с собой? «…словно проклял кто… plut^ot mourir… plut^ot … 'iет станет и проклятия того!..», возникали в голове слова брата, сказанные прошлым вечером, и Анна заламывала руки в отчаянье. С трудом сдерживала себя, чтобы не подняться наверх, в покои отдыхающего после дневной трапезы отца, не броситься к нему на грудь и не выплакать свои страхи, не разделить с ним свои тревоги. Но нельзя… нельзя!
Когда часы в соседнем салоне пробили четыре раза, а на дворе стали сгущаться сумерки, в диванную прибежал Иван Фомич, взволнованный и белый от тревоги под стать своим бакам: на задние дворы усадьбы пришел мерин, на котором уехал на рассвете молодой барин. Пришел конь один, без седока.
— Поднимайте людей! Всех! Всех — и дворовых, и из села! Пусть ищут! Барин же сам не сумеет вернуться, понимаете, — приказывала побледневшая Анна. — В доме не шуметь! Крика не поднимать… Плетей прикажу тому, из-за кого отец проведает о том, что случилось.
Она и сама бы поехала с одним из отрядов, что вышли из усадьбы с факелами и лампами в руках, да только мадам Элиза удержала, не позволила то. Так и осталась — ждать в диванной, меряя в очередной раз комнату шагами.
Как-то узнала Полин, спустилась в диванную и разрыдалась в голос, хватая Анну за руки, умоляя сказать, что ничего худого не стряслось. Анна и сама была на грани истерики, и видя эти слезы, слыша эти крики, с трудом держалась, чтобы не упасть на пол самой да не биться в рыданиях. Убежала от Полин и успокаивающей ее мадам Элизы в образную, бухнулась на колени перед ликами, а в голове так и ходили мысли нехорошие. Зачем он взял ружье? Зачем?! А потом поклоны клала в исступлении — не допусти, не допусти… Пусть мерин сбросил Петра где-то в поле или на лугу заснеженном, пусть он лежит обездвиженный и ждет, покамест кто-то на помощь придет.
— Я сделаю все тогда… все для него… пусть вернется, — шептала Анна, боясь даже подумать о страшном. — Все! Все для его спасения…
Только к вечеру, когда за окном уже стояла непроглядная темень, в которой даже на несколько шагов было не видно ничего, показались на аллее подъездной огоньки факелов. Тут же тихо засуетились в доме, зашептались тревожно, пытаясь угадать, что же приближается к дому из тьмы ночной — худо ли, добро. Анна выбежала на мороз как была — в простом хлопковом
— Барышня…, - тронул ее по пути за руку Иван Фомич, но она стряхнула его ладонь, подбежала к телеге, в которой заметила в свете факелов лежащего брата. Его волосы были в снегу, и казакин, и даже лицо, с которого она стряхнула аккуратно тонкие снежинки. Провела кончиками пальцев по закрытым векам, носу и скулам, удивляясь, отчего так холодна его кожа.
— Его отыскали за отъезжим полем, — сказал кто-то из-за спины. — Куда красного зверя гоним на охоте. Видать, мерин взбрыкнул и сбросил прямо в обрыв. При такой-то высоте да живым остаться никак не можно… даже снег не смягчил…
А Анна все стирала и стирала с лица брата снежинки, прикладывала ладони к холодному лицу, словно пытаясь согреть его, придать хоть каких красок белому лицу и губам. Только тогда очнулась, когда за спиной расслышала плач девок дворовых. Обвела взглядом крестьян, что стояли подле телеги, стянув шапки с голов, дворовых людей, что столпились у подъезда, Ивана Фомича хмурого.
— В кабинет отнесите. Там пусть все необходимое сделают. И за отцом Иоанном пошлите, — сказала и поразилась тому, как спокоен голос ныне. Даже не дрогнул. А потом развернулась к дому, когда комердин отца позвал от дверей, передав, что отец приказал разузнать, что за суматоха у подъезда. И так же медленно и отстраненно пошла в переднюю и далее — вверх по лестнице, по плохо освещенным коридорам, шагнула к отцу в спальню. Тот лежал в подушках, такой же бледный, как Петр на сене в телеге, и она на миг даже дышать перестала.
— Что там, душа моя? Стряслось что-то? — поманил к себе Анну отец, и она двинулась к нему, благодарная, что в комнате мало света, что он не видит в полумраке ее лица.
— Ничего не стряслось. Просто мерин сбросил Петрушу в полях нынче. Насилу отыскали животину.
— Что с Петрушей? — отец даже приподнялся в подушках, опираясь на дрожащие от напряжения руки.
— С Петром-то? Что может статься с Петрушей? Пара ссадин да попранное самолюбие, — даже улыбку умудрилась вставить себе на удивление, увеличивая сонм своих грехов, умножая ложь, в которой погрязла за прошлые дни. — Вы же ведаете, каков Петр, папенька! Ложитесь, — она уложила отца обратно в постель, поправила подушки и одеяло, погладила его ладони. — Не почитать ли вам, mon petit p`ere? Для покойного сна вам…
Схватилась за одну из книг, что лежали на столике возле кровати, лишь бы отвлечь его от той суеты, что будет твориться на первом этаже всю ночь, от приезда отца Иоанна из села. Только раз отец открыл глаза и прислушался к происходящему внизу. Когда спустя пару минут после начала чтения, раздался долгий протяжный женский крик, полный отчаянья и боли.
— Кто это? — встревожился Михаил Львович. — Никак Полин наша?
— Полин, — согласилась Анна, снова кладя отцу ладонь на грудь, пытаясь успокоить его, отвлечь. — Мадам мне только нынче сказала о вашем решении в черницы ее отдать. А она ведь к Петруше… Вы ведь знаете… Отныне ей с Петрушей порознь быть. Так уж суждено. Только сказали, вестимо. Такое так просто не принять. Спите, mon petit p`ere, спите покойно…