Мой ангел злой, моя любовь…

Струк Марина

— Смотри, — показал сидевший на кровати Петр ей свою обнову — ярко-красный высокий сапог, и она нахмурилась, недоумевая, для чего ему алые сапоги, ведь совсем не идут к мундиру гвардейскому ни по форме, ни по цвету.

А потом шагнул из тени одного из углов к ней Андрей в парадном красном мундире кавалергарда, блеснуло золото эполет в свете свечей, что стояли перед зеркалом. Он опустился на одно колено перед ней, сидящей на стуле, и она развернулась к нему, протянула руки, обхватила его лицо ладонями, как давеча в оранжерее он проделал то. Провела кончиками пальцев нежно по его скулам, а потом Андрей поймал их, перецеловал один за другим, вызывая странный трепет в ее душе не только прикосновениями губ, но и нежностью, которой светились его глаза.

— Почему

это был не ты? — спросила Анна тихо, и его взгляд превратился из нежного в напряженно-грустный. Потускнели голубые глаза, были поджаты сурово губы. Он обхватил руками ее ладони, прижал их своему лицу, прячась в них от ее взгляда. Словно уходя от ответа на ее вопрос, наполняя ее душу тоской, от которой хотелось плакать. — Почему это был не ты…

Анна проснулась поздно. Уже вовсю играло солнце лучами по снежному полотну у подножия деревьев в парке. Перекрикивались дворовые у подъезда, вычищая площадку от снега, что насыпало вдоволь за ночь.

Она долго лежала молча, не призывая к себе Глашу из будуара, пряча лицо в подушке от яркого солнечного света. Ей хотелось, чтобы сон продолжался — чтобы она так же сидела во флигеле возле Андрея, держала его лицо в своих руках, наслаждалась такой запретной интимностью. Ведь это ныне возможно только во сне. Не суждено им иначе…

После завтрака, который приказала себе подать в будуар, Анна спустилась в оранжерею, где долго бродила между цветущими растениями, словно пытаясь уловить отголосок того дня, когда как, ей показалось, что-то дрогнуло в ее душе. Бледно-розовые цветы на решетке раздражали своей прелестью, своим ароматом, словно легким флером того, что могло бы быть, но никогда не сбудется, не станет явью, и Анна с трудом удержалась, чтобы не сорвать эти бутоны, не раздавить их с силой, понимая, что цветы не виноваты.

— Pourqoui ^etes-vous si triste? [133] — спросила Анну пришедшая к тому времени в оранжерею с рукоделием в руках Полин, глядя на нее с любопытством и странным пониманием в глазах.

— Mais non! [134] — пожала плечами Анна, а потом присела на канапе подле нее, заставляя отложить работу в сторону, видя, что Анна явно настроена поделиться чем-то.

— Ты веришь в судьбу, Полин? — спросила Анна, и когда та пожала плечами в ответ, вдруг разозлилась, поднялась с канапе, прошлась до решетки. — Он чуть не поцеловал меня здесь, в оранжерее тогда. Я жалею, что этого не случилось. Уверена, что помнила бы о том всю жизнь. Это был бы первый мой поцелуй, — а потом поправилась тут же. — Первый, подаренный от души, от сердца…

133

Почему ты такая грустная? (фр.)

134

Вот уж нет! (фр.)

— О, ты бы определенно помнила его всю свою жизнь, этот поцелуй! — задумчиво сказала Полин, не отрывая взгляда от работы, и Анна снова вернулась к канапе, присела подле той, схватила за руки, заставляя взглянуть на себя:

— Как это понимать, mademoiselle Pauline? Ну же! Говори!

— О, Аннет! Ты даже себе не представляешь, каково это! — улыбнулась Полин, поворачиваясь к ней, радостно сверкая глазами. — C’est incomparable! [135] . И каждый последующий…

135

Это ни с чем не может сравниться! (фр.)

— Последующий?! — едва не взвизгнула Анна, и шокированная, и заинтригованная услышанным. — Mademoiselle Pauline! Рассказывай тотчас! Кто это? Когда случилось? Каково это?

— На балу Рождественском, — покраснела Полин, прижимая

пальцы к губам, словно только-только этот поцелуй сорвали с ее губ. — Это… это как будто солнцем тебя опалит горячо… сдавит в груди… захочется никогда-никогда не отрывать губ от губ…

— Да кто же сей счастливчик, дерзнувший украсть твой поцелуй под кровом моего папеньки? — спросила Анна, сжимая ладонь Полин, а потом вдруг выпрямилась резко, словно ударили ее наотмашь. Вспомнились обмены взглядами между Полин и Петром, их неловкие касания рук друг друга при возможности, тот romance, что пел Петр на вечере у графини, когда приехали ряжеными:

Когда б я птичкой был, Я к той бы полетел, Котору полюбил, И близко к ней бы сел; Коль мог бы, я запел: «Ты, Лина, хороша, Ты птичкина душа!»

Вот уж верно, птичкина душа! Хотя скорее — птичкин ум, такой же маленький! Анна резко поднялась с места, прошлась вдоль оранжереи, пытаясь успокоить сердце, что так и колотилось в груди от злости на дурочку Полин. Неужто не думает та вовсе, что творит?

— Ты, верно, думаешь, что я глупа и безрассудна? — проговорила Полин, словно читая ее мысли, и Анна резко остановилась на месте, развернулась к ней.

— А разве нет? О, Полин, что ты творишь! Что ты творишь?!

— Я люблю его, — просто сказала Полин, не отводя взгляда от глаз Анны, что так и пронзали ее ныне. — Я люблю его с отрочества. И тот поцелуй на бале… он не первый. Первый был в парке во время игры в горелки. Два года назад.

— О! Ты ведь понимаешь… понимаешь… o`u la ch`evre est attach'ee, il faut qu'elle broute! [136] — выпалила Анна, надеясь образумить ее, стереть это мечтательно-трогательное выражение с ее лица.

136

Каждый пастух пасет свою козу (фр.) Соответствует русской пословице — каждый сверчок знай свой шесток

Петр Шепелев, сын знатного помещика Смоленской губернии, внук графа Туманина и Полин Моатье, дочь бежавшей от революции и Террора француженки, pique-assiettes [137] в их доме, нечто среднее между прислугой и знатной гостьей…? Немыслимо! Il est impossible! [138] И повторила снова французскую пословицу, понимая, что причиняет боль Полин, но зная, что не может иначе.

Полин медленно поднялась с канапе, бледная, как смерть, с ярко-горящими глазами, обожгла злым взглядом Анну.

137

Приживалка (фр.)

138

Невозможно! (фр.)

— Тогда и ты подумай вот о чем: кавалергард, запутавшийся в долгах и без копейки за душой совсем не пара дочери Шепелева! O`u la ch`evre est attach'ee, ma chere Annette! И это не я придумала, нет! Это слова твоего брата, а значит, и мысли отца на сей счет. O`u la ch`evre est attach'ee, ma chere Annette!

Полин резко развернулась и, даже не взглянув на упавшую к ее ногам при том работу, убежала вон из оранжереи, желая скрыть слезы, что навернулись на глаза при жестоких, но таких правдивых словах Анны, в тишине своей спальни. Ее рукоделие подобрала с пола Анна, аккуратно положила на столик. Ее душа звала пойти вслед за Полин, утешить ее, но Анна не стала этого делать. Пришла пора всем взглянуть в глаза жестокой реальности, и в первую очередь это касалось именно Полин, как выходило по всему.