Мой ангел злой, моя любовь…
Шрифт:
— Вам так пришлись по душе эти виды? — Анна не могла не выпустить на волю Аннет, которая победно улыбнулась при словах князя. И этот пал на поле боя!
— О, эти виды — само великолепие натуры! Но главное украшение их, самая дорогая драгоценность их — здесь, передо мной. Москва многое потеряла, когда вы покинули ее, блеск звезд и свет солнца померк без вас, Анна Михайловна. Так вы позволите мне этот визит?
— Я не хозяйка этим землям, князь, — Анна отвела взгляд от его пристального взора, не в силах более глядеть ему в глаза, всей душой отвергая то, что он предлагал ей. — Вам следует спросить дозволения на то у Михаила Львовича, не у меня.
— Тогда я спрошу иначе, Анна Михайловна, — князь вдруг сжал ее пальчики чуть сильнее, чем требовалось,
Анна все же сумела освободить ладонь из его хватки, спрятала тут же обе руки за спину, словно опасаясь, что он тут же попробует взять ее опять за руку.
— Этот вопрос вне всяких приличий, князь, — холодно заметила она ему, и его бледно-голубые глаза опасно сверкнули в ответ на его холодность. — Не пристало у девицы спрашивать то. Даже для провинции это чересчур вольно. Прошу простить меня…
И резко развернувшись, зашагала к дому так широко, как только позволяла ширина юбок, совсем неподобающе барышне, желая как можно скорее скрыться с глаз князя, спрятаться в тишине и покое своих комнат от этого странного гостя. Она сослалась Михаилу Львовичу на внезапный приступ боли в горле, что разболелось после долгой прогулки по парку, заперлась у себя в покоях, села читать у окна первый же попавшийся в руку роман. Это оказалась «Кларисса» Ричардсона, роман о любви и пороке, уже неоднократно перечитанный Анной, оттого и тянулось медленно время до сумерек, когда вошел лакей и стал зажигать свечи, разгоняя темноту. Никого не желала видеть, даже заехавшего с визитом Павлишина с матерью не стала принимать, послала извиниться перед теми.
Вскоре за Анной послали к ужину спуститься, но она передала, что по-прежнему больна, что присутствовать на нем никак не может. Она не желала встречаться с князем, который вдруг перепугал ее нынче днем своей силой, а потом вспомнилось о том, что уж скоро совершеннолетие, а там папенька и разговор заведет о замужестве. Полин была права — князь, пусть даже пугающий ее до дрожи, был наиболее достойной партией для нее, чем ротмистр кавалергардского полка. Уж лучше не давать надежд никаких, чтобы не было желания на переговоры с ее отцом, уже лучше спрятаться от него в своих покоях, переждать, пока князь не покинет их кров. А летом… летом она непременно что-нибудь придумает!
Анна еще не спала, когда постучались в ее покои, и Глаша передала барышне, что ее желает видеть брат.
— Проси, конечно, — распорядилась она, удивляясь такому позднему визиту Петра — она точно расслышала, как тихонько прозвенели часы в ее будуаре одиннадцать раз. Не успела накинуть капот, как тот шагнул в спальню, пройдя сразу сюда, опустившись с размаху на стул у столика с зеркалом. Его мундир был расстегнут, галстук и завязки рубахи развязаны и свободно свисали на грудь, обтянутую шелком камзола [140] . Черты лица его обрюзгли несколько, веки набрякли. Анна сразу же поняла, что брат пьян и выпил немало, несмотря на верные шаги и прямую поступь, которыми он вошел в спальню. Ох, не приведи Господь, папенька увидит!
140
безрукавка наподобие современного жилета, но длиннее, надевалась под мундиры
— Что ты, Петруша? — ласково обратилась она к нему. — Что ты? Спать иди, милый. Чего сюда пришел, ко мне?
— Пожелать тебе доброй ночи, ma chere, — проговорил Петр, ставя локоть на столик, опираясь подбородком на ладонь. Взглянул на сестру, что опустилась у его ног на ковер на колени. — Чтобы сны тебе только добрые приходили. Не как ко мне, ma chere. Давеча приснилось нечто дурное… страшное… за сердце прямо схватило от того сна. Поле снилось в тумане, простое поле, коих в России тьма. «Запомни, — сказал мне голос прямо
— Петруша, лукавый тебя путал не иначе, — ласково погладила его колено Анна. — Что худого в поле и тумане? Приятного мало, согласна, но и худого нет. Ты лучше б перед сном молитвы бы читал чаще, как Пантелеевна учила.
— Мои грехи никакими молитвами не отмолить, Анечка, — Петр вдруг дернул за чепец, стащил тот с головы сестры, кривясь. — Какая дурная вещица! Никогда их не любил! Жене моей запрещу носить эту гадость…
— Ты жениться надумал, Петруша? — спросила чуть тихо, а у самой даже сердце замерло в ожидании ответа. Вспомнила, как сияло ныне днем на прогулке лицо Полин. Сияло оно таким счастьем, таким теплом, что его хотелось коснуться, обогреть свою душу возле него.
— Ну, ma chere, от того никто не зарекается, — хохотнул Петр, взял косы сестры в ладони, перебросил со спины на ее грудь, гладя пальцем тугие переплетения прядей. — Ни я. И ни ты… Нам с тобой уже где-то предназначены супруги венчанные, ступают они по земле… Моя супруга — дивная юная прелестница по первости дней и вечно недовольное дворней, супругом, детьми и жизнью en tout [141] существо после. Прелесть ее быстро завянет, ибо не бывает долговечной прелесть у таких жен, ибо не будет ей счастья подле меня, мота, волокиты и игрока. Как дядюшка наш покойный, что состояние тетушки промотал вконец. H'elas! [142] Но я не буду в обиде на судьбу на то, ведь далеко не ее прелесть и нрав станет залогом моего счастья, а то, что дадут за ней в приданое. А ты же, моя богиня, станешь супругой титулованного человека с состоянием, будешь порхать в свете, как воздушное Божье существо papillon [143] , и одаривать всех видом своей дивной красоты, а в промежутках между сезонами — чадами своего мужа. Все будут завидовать его счастью (даже я!), твердить, что божественней женщины еще не рождала земля. Весь свет ляжет к твоим ногам с восторгом, даже клеветники и завистники перестанут злословить в благоговении перед твоей красой и в страхе перед твоим супругом.
141
В целом (фр.)
142
Увы! (фр.)
143
Бабочка, в ином значении — легкомысленный, ветреный, непостоянный (фр.)
— Ты пьян, Петруша, ступай-ка спать! — Анна ласково ткнула брата в колено кулачком. — Невесть что говоришь ведь…
— Я тебе будущность предсказываю, — произнес уже более серьезным голосом Петр. Исчезла вмиг насмешка и легкость из него. — Твою и мою будущность, Анечка. Ибо нет иной судьбы для нас, чем та, что выбрана для нас.
— Я выберу иную! — отрезала Анна, резко поднимаясь на ноги с ковра, отталкивая руку брата, которую тот протянул ей в помощь. — Мне не нужна судьба, что ты мне заманил сюда в облике князя. Ведь его мне пророчишь ныне в супруги. Неужто думал, не пойму то?
— И потому ты его отвергла ныне. Он мне признался в том, — Петр погрозил ей пальцем. — Разбрасываешься женихами, ma chere. Не пристало то!
Последний раз Анне так говорили несколько лет назад в преддверии того падения, что перевернуло ее жизнь так неожиданно, так жестоко ударило. Оттого вспыхнула вмиг злость в душе, а еще возникло какое-то странное предчувствие. Словно что-то неотвратимое надвигается в их сторону, что-то, способное снова разрушить до основания ее маленький мирок, в котором она ныне так счастлива и покойна. Будь ее воля, так и жила бы далее — с папенькой да мадам, с баловником говорливым Петрушей, даже с теткой и petite cousine.