Мой ангел злой, моя любовь…
Шрифт:
— Мне очень жаль…. Мне жаль, — прошептала Мария, чувствуя неимоверную вину и за свои слова, сказанные давеча, и за мысли, что были в ее голове тогда. «…Ну, не помрет же он, и далее едя на телеге…». Жестокие, худые мысли. И вот он мертв. — Простите меня…
При виде горя Марии у многих сердца словно в тисках сжимались. И каждый, кто стоял тогда во дворе храма, думал о том, не доведется ли и ему вот так рыдать над гробом, провожая в последний путь воина русской армии. Оттого и Анна не поехала вместе со всеми к дому, а вернулась после в храм, проводив взглядом телегу, увозившую гусара в последний путь к родной
В ночь после сражения (она после высчитает, запомнив это видение) Анна вдруг пробудилась и долго лежала без сна, глядя в ткань балдахина над собой. А потом вдруг увидела его, стоящего в полупрозрачных занавесях окна. Он снова был в ее спальне. Как тогда.
Анна резко села в постели и протянула в его сторону руки в приглашающем жесте, даже не раздумывая. Ей было все равно, что в соседней комнате чутко спит няня, заявляющая, что хранит сон барышни, ставшим таким беспокойным в последние дни, что их могут застать в совсем неподобающее время и месте.
Андрей тут же шагнул к ней от окна, присел на край постели, мягко принимая ее руки в свои ладони, гладя пальцами ее нежную кожу. А потом он легко пробежался вверх по ее обнаженным рукам — от ладоней до плеч, вызывая в ней какую-то странную дрожь, легко смахнул бретели сорочки, оголяя грудь. В этот раз не было смущения, когда он окинул ее горящим взором, не появилось желания прикрыть свою наготу. Анна подняла руки, но для того лишь, чтобы обнять его за шею, запустить пальцы в его волосы. Прижалась к нему всем телом заглядывая в его голубые глаза.
— Моя милая, — прошептал Андрей, прежде чем поцеловать ее вначале нежно и легко, а потом страстно и даже чуть грубо. И было что-то в этом шепоте, от чего голова тут же пошла кругом, а сердце забилось, словно птица в силках.
— Я люблю тебя, — шептала Анна, перемежая слова с поцелуями, покрывая теми и шею, и плечи Андрея, и грудь, и его сильные руки. Шептала то, что так хотела сказать ему ныне, то, о чем умолчала, когда они расставались столько седмиц назад. — Я люблю тебя…
Сердце после разрывалось от любви, захлестнувшей ее в тот миг с головой, а тело будто таяло от сладкой истомы, пришедшей на смену вспышке наслаждения, сотрясшей тело. Она вцепилась в него, обхватила ногами и руками, прижимая к себе, не желая даже на миг отпускать от себя, оставаться снова одной.
— Это сон, верно? — прошептала она в его ухо, и он поднял голову, заглянул ей в глаза. Улыбнулся нежно и коснулся ласково губами сперва ее лба, а после век.
— Тогда нам снится один и тот же сон, милая, — был нежный шепотом ей ответом.
Анна боялась закрывать глаза, зная отчего-то, что как только сделает это, Андрей исчезнет из этой комнаты, растворится утренней дымкой из ее рук. Потому лежала рядом и смотрела, как он дремлет, с трудом борясь с желанием снова зацеловать его, прижаться к нему всем телом.
— Ты только живи, слышишь? — вдруг проговорила Анна, вспоминая мертвенно-белое лицо Бранова, лежащего в гробу во время
Андрей открыл глаза и взглянул на нее, стер пальцем слезинку, что сорвалась с ее длинных ресниц и побежала по ее щеке, грозя упасть обжигающей кожу каплей на его плечо. Но все же остальных поймать не успел — они упали на его лицо, заставляя удивленно моргнуть.
— Ты только живи! — Анна чувствовала, как ее захлестывает страх, сметая остальные эмоции на своем пути, приводя с собой истерику, вставшую комком в горле. — Живи!
Крикнула и сама проснулась от своего крика. А потом зашлась в плаче, когда обнаружила, что лежит в постели совсем одна, что это был всего лишь сон, от которого по-прежнему билось бешено сердце, а тело чуть ослабело в неге. Ах, отчего сны не длятся вечно?!
Именно от доктора Мантеля и узнали после в Милорадово о том кровопролитном сражении, что состоялось недалеко от Гжатских земель. Доктор взволнованно рассказал Михаилу Львовичу о том, сколько раненых французов прибыло в госпиталь, устроенный в Гжатске, и о том, что поведали ему те, кому довелось пережить этот бой, длившийся целый день до самых сумерек.
Да, как ни опасался господин Мантель, а пришлось ему пойти на поклон к французам — к коменданту, что встал во главе города после отъезда Наполеона. Близ Гжатска французы разбили лагерь для пленных, которых довелось им взять по мере продвижения к Москве. Доктор умолил коменданта позволить ему навещать русских и помогать тем по мере возможностей, питая жалость к тем, которым даже никакой помощи не оказали, которых и не кормили толком.
— Nat"urlich [321] , мне позволено это только с тем условием, что я окажу помощь в случае нужды и французам в госпитале. Их доктора и операторы не справляются с таким числом калеченных и раненных, — доктор стыдливо отвел глаза в сторону, словно ему было стыдно за то, что он делает. — И корпия…. Мы должны отдавать часть корпии и полотна, что привезу в лагерь, в госпиталь французов. Не окажете ли мне помощь в том, gn"adiges Fr"aulein [322] ? Вот, объезжаю ныне дома, чтобы просить и о том, и о еде для тех, кто имел несчастие попасть в руки неприятеля. Французы, знаете ли, дурно их кормят…
321
Конечно, разумеется (нем.)
322
Милостивая сударыня (нем.)
— Бог с вами, Марк Оттович, всенепременно поможем, — заверил его Михаил Львович, отвечая за дочь, что была явно растеряна ныне, и доктор кивнул в ответ. — Вы бы поведали о сражении том? К кому виктория в руки пришла в тот день? Обманул ли хитрая лиса Кутузов Буонапарте?
— На этот счет я принес неутешительные вести. Французы говорят, что победа была на их стороне, что русская армия почти полностью уничтожена, оттого и вынуждена отступить к Москве. Прошу простить меня за сии известия…