Мой ангел злой, моя любовь…

Струк Марина

— Хрунцуз-то тот ладный какой, барышня! Те, что были того у нас, то ростом низкие, то с ногами кривыми аль зубами, аль щербатые. А этот же справен! Даром что офицер! — приговаривала она.

— Ты что это, Глаша? — резко одернула ее Анна. — Неужто как актерки голову потеряла? Гляди, Ивану Фомичу пожалуюсь, тот мигом вернет ту на плечи!

— Что вы, барышня?! Да разве ж я…? — обиделась Глаша. Крепостные актрисы всегда были на особом положении в усадьбе — и грамоте их учили и языкам нерусским, и работы у них толком-то не было, кроме как за платьями театральными следить. Да еще лицом выбирали в театр самых пригожих, статных фигурами. Оттого и не любили среди дворовых их. А когда

несколько актрис сбежало в Гжатск, пользуясь временным отсутствием хозяина в имении, и вовсе житья остальным не стало. Как проведали, что те в городе с французами спутались, так и вовсе люто возненавидели холопок театральных. Не смогли те выдержать, что отныне помогать посильно тех принудили по дому. Вот уж барышнями себя возомнили, фыркнула Глаша. По дому работать — это не на скотном дворе и не на птичнике! Белоручки!

Собирались в малой гостиной, чтобы идти к ужину, с каким-то тревожным молчанием. Даже Полин, обычно развлекающая Михаила Львовича разговорами, понимая, как тяжело это будет делать Анне, уставшей от бесед с холопами и Иваном Фомичом за день, была на удивление малословна. У всех читался в глазах единственный вопрос — чего им ждать от того, кого разместили в одной из гостевых спален, что принесет в Милорадово этот неожиданный «гость». Потому и затихли, когда в отдалении послышались шаги, замерли, едва дыша, косясь на дверь.

Мгновение, и створки дверей распахиваются настежь под руками Ивана Фомича, частенько выполняющего обязанности лакеев ныне, что ушли в лес в отряды. Он тут же отступил в сторону, открывая взглядам собравшихся в гостиной того, кто будет отныне разделять с ними трапезы, о чем просил хозяина еще по прибытии.

Первое, что заметила Анна со своего места — темно-зеленую ткань фрака глубокого бутылочного цвета, что был на офицере. Издали этот оттенок показался ей черным, особенно на фоне белоснежной перевязи, на которой уютно устроилась ныне правая рука офицера, и она поднялась с кресла, с трудом сдерживая дрожь в руках и ногах, когда ей тут же вспомнилось видение в зеркале этой зимой.

— Что с тобой, душа моя? — тихо обратился к ней Михаил Львович, намеренно игнорируя вошедшего, что шагнул в гостиную и поклонился собравшимся в ней хозяину и дамам. Анна даже голову в его сторону не повернула, все глядела расширившимися глазами на офицера.

— Je suis en retard, pardonnez-moi [326] , - проговорил тот, улыбаясь извинительной улыбкой, стараясь сделать ее при том привычно очаровательной, чтобы появились маленькие мочки на щеках, которые, как он знал, так нравились в его улыбке женщинам. Он уже заметил, как невольно потеплели от этой улыбки глаза и женщины, которую он видел только издалека в тот день, и кудрявой рыженькой девицы, что была ему незнакома на лицо. — И прошу простить мне не совсем подобающий для скромного ужина вид…

326

Я задержался, прошу простить меня (фр.)

Он прошел в середину комнаты и отдельными кивками поприветствовал каждую из дам и хозяина, которому поспешил представиться:

— Пан Влодзимир Лозинский из фольварка Бельцы, что под Гродно, капитан 2-го эскадрона 12-го полка польских улан Его Императорского Величества, vive le empereur! Благодарю вас, сударь, за оказанное мне гостеприимство.

Михаил Львович тоже не сумел сдержать презрительного холода, как когда-то его дочь, позволил тому мимолетно скользнуть в его серых глазах, прежде чем спрятать тот за маской холодной

вежливости.

— Шепелев Михаил Львович, — не мог не ответить он. А потом прибавил. — Не могу сказать, что очень рад оказывать сие гостеприимство вам.

Владимир только усмехнулся мимолетно при этих словах. Теперь ему стало ясно, в кого уродилась с таким горячим норовом эта русоволосая панна, что так побледнела, едва он ступил в комнату. Значит, она помнила его, как он хранил в памяти все это время ее дивный образ! Значит, не забыла ту встречу на реке, когда сама судьба свела их. Именно судьба! Недаром же он попал в Гжатск, а не в Можайск после ранений при сражении у Бородино, недаром уговорил коменданта дать ему квартиру на время выздоровления именно в Милорадово, название которого так врезалось в память.

Тем временем Владимиру коротко представили женщин: мадам Марию — миленькую на лицо женщину в темно-синем шелковом платье, Полин — девицу с рыжими кудряшками, скорее всего, какую-то бедную родственницу или воспитанницу, судя по простоте наряда, мадам Элизу — мать рыжеволосой, сходство было очевидно. И Анну. Дивную прелестницу, речную нимфу, что являлась к нему в грезах ночной порой. Ему казалось, он может утонуть в ее серо-голубых глазах, настолько те были схожи с бездонными омутами… Такими равнодушными ныне, что он не мог не заметить:

— Nous nous sommes d'ej`a vus, mademoiselle [327] . Не припоминаете, на реке в один дивный летний день, — а сердце замерло, когда хозяин дома, представляя дочь, заявил о ее незамужнем статусе. Быть может, кольцо и означало помолвку, но помолвка — это еще не венчание!

— Господин капитан помог нам как-то в пути, — проговорила Анна, видя удивленный взгляд отца. — Дормез застрял в речном иле при переправе. Я говорила вам о том, папенька, как-то.

327

Мы уже встречались, сударыня (фр.)

— А где же пани графиня? Где же ваша тетушка? Надеюсь, она в добром здравии? — осведомился Владимир.

— La tantine de mon fianc'e [328] , - заметила Анна, спеша расставить тут же акценты, осведомляя о своем положении невесты. Выставляя преграды, отметил Владимир про себя, с трудом сдерживая довольную улыбку. — Она захворала пару седмиц назад по возвращении. Ее имение, что по соседству с нами, за время отсутствия было разграблено и сожжено. Неудивительно, vu que [329] кого в нынешнее время должна выносить русская земля.

328

Тетушка моего жениха (фр.)

329

Принимая во внимание (фр.)

— Прошу в столовую! — громко возвестил Иван Фомич по знаку барина, явно обеспокоенного тем разговором, что велся ныне в гостиной. Владимир поклонился Анне и предложил ей руку, чтобы провести к столу, но Михаил Львович сам взял ладонь своей дочери и положил к себе на сгиб локтя, показывая поляку взглядом, чтобы и смотреть не думал даже в сторону его дочери. За ними медленно потянулись из гостиной женщины, аккуратно проскальзывая мимо Владимира, не поднимая на него глаз, вызвав у него легкую усмешку.