Мой бедный, бедный мастер…
Шрифт:
Иван испуганно сел на постели.
— Доктор Стравинский,— приветливо сказал бритый и протянул Ивану руку.
— Вот, профессор,— негромко сказал один из молодых и подал бритому лист, уже кругом исписанный. Бритый Стравинский обрадованно и быстро пробежал первую страницу, а молодой заговорил с ним на неизвестном языке, но Иван явно расслышал слово «фурибунда».
Он сильно дрогнул, но удержался и ничего не сказал.
Профессор Стравинский был знаменитостью, но кроме того, по-видимому, большим и симпатичным оригиналом. Вежлив он был беспредельно и, сколько можно понять, за правило взял соглашаться
Отбормотавшись, он обратился к Ивану с вопросом:
— Вы — поэт?
— Поэт,— буркнул Иван.— Мне нужно с вами поговорить.
— К вашим услугам, с удовольствием,— ответил Стравинский.
— Каким образом,— спросил Иван,— человек мог с Понтием Пилатом разговаривать?
— Современный?
— Ну да, вчера я его видел.
— Пилат… Пилат… Пилат — это при Христе? — спросил ординатора Стравинский.
— Да.
— Надо полагать,— улыбаясь сказал Стравинский,— что он выдумал это.
— Так,— отозвался Иванушка,— а каким образом он заранее все знает?
— А что именно он знал заранее? — ласково спросил Стравинский.
— Вот что: вообразите, Мишу Берлиоза зарезало трамваем. Голову отрезало, а он заранее говорит, что голову отрежет. Это номер первый. Номер второй: это что такое фурибунда? А? — спросил Иван, прищурившись.
— Фурибунда значит — яростная,— очень внимательно слушая Ивана, объяснил Стравинский.
— Это про меня. Так. Ну, так вот, он мне вчера говорит: когда будете в сумасшедшем доме, спросите, что такое фурибунда. А? Это что значит?
— Это вот что значит. Я полагаю, что он заметил в вас какие-либо признаки ярости. Он не врач, этот предсказатель?
— Никакой у меня ярости не было тогда, а врач, уж он такой врач! — выразительно говорил Иван.— Да! — воскликнул он.— А постное масло-то? Говорит: вы не будете на заседании, потому что Аннушка уже разлила масло! Мы удивились. А потом: готово дело! Действительно, Миша поскользнулся на этом самом Аннушкином масле! Откуда же он Аннушку знает?
Ординаторы, на откидных стульях сидя, глаз не спускали с Иванушки.
— Понимаю, понимаю,— сказал Стравинский,— но почему вас удивляет, что он Аннушку знает?
— Не может он знать никакой Аннушки! — возбужденно воскликнул Иван.— Я и говорю, его надо немедленно арестовать!
— Возможно,— сказал Стравинский,— и, если в этом есть надобность, власти его арестуют. Зачем вам беспокоить себя? Арестуют и славно!
«Все у него славно, славно!» — раздраженно подумал Иван, а вслух сказал:
— Я обязан его поймать, я был свидетелем! А вместо его меня засадили, да еще двое ваших бузотеров спину колют! Сумасшествие и буза дикая!
При слове «бузотеры» врачи чуть-чуть улыбнулись, а Стравинский заговорил очень серьезно.
— Я все понял, что вы сказали, и позвольте дать вам совет: отдохните здесь, не волнуйтесь, не думайте об этом, как его фамилия?..
— Не знаю я, вот в чем дело!
— Ну вот. Тем более. Об этом неизвестном не думайте, и вас уверяю честным словом, что вы таким образом скорее поймаете его.
— Ах, меня, значит, задержат здесь?
— Нет-с,— ответил
Наступила полнейшая тишина, и толстая благоговейно глядела на профессора, а Иван подумал: «Однако этот действительно умен!» Он подумал и ответил решительно:
— Я — нормален.
— Вот и славно. Ну, если вы нормальны, так будем же рассуждать логически. Возьмем ваш вчерашний день,— тут Стравинский вооружился исписанным листом.— В поисках неизвестного человека вы вчера произвели следующие действия,— Стравинский начал загибать пальцы на левой руке.— Прикололи себе иконку на грудь английской булавкой. Бросали камнями в стекла. Было? Было. Били дворника, виноват, швейцара. Явились в ресторан в одном белье. Побили там одного гражданина. Попав сюда, вы звонили в Кремль и просили дать стрельцов, которых в Москве, как всем известно, нет! Затем бросились головой в окно и ударили санитара. Спрашиваются две вещи. Первое: возможно ли при этих условиях кого-нибудь поймать? Вы человек нормальный и сами ответите — никоим образом! И второе: где очутится человек, произведший все эти действия? Ответ, опять-таки, может быть только один: он неизбежно окажется именно здесь! — и тут Стравинский широко обвел рукой комнату.— Далее-с. Вы желаете уйти? Пожалуйста. Я немедленно вас выпущу. Но только скажите мне: куда вы отправитесь?
— В ГПУ!
— Немедленно?
— Немедленно.
— Так-таки прямо из лечебницы?
— Так-таки прямо!
— Славно! И скажите, что вы скажете служащим ГПУ, самое важное, в первую голову, так сказать?
— Про Понтия Пилата! — веско сказал Иван.— Это самое важное.
— Ну и славно,— окончательно покоренный Иванушкой, воскликнул профессор и, обратившись к ординатору, приказал: — Благоволите немедленно Попова выписать в город. Эту комнату не занимать, белье постельное не менять, через два часа он будет здесь. Ну, всего доброго, желаю вам успеха в ваших поисках.
Он поднялся, а за ним поднялись ординаторы.
— На каком основании я опять буду здесь?
— На том основании,— немедленно усевшись опять, объяснил Стравинский,— что, как только вы, явившись в ковбойке и кальсонах в ГПУ, расскажете хоть одно слово про Понтия Пилата, который жил две тысячи лет назад, как механически, через час, в чужом пальто, будете привезены туда, откуда вы уехали, к профессору Стравинскому — то есть ко мне и в эту же самую комнату!
— Кальсоны? — спросил смятенно Иванушка.
— Да, да, кальсоны и Понтий Пилат! Белье казенное. Мы его снимем. Да-с. А домой вы не собирались заехать. Да-с. Стало быть, в кальсонах. Я вам своих брюк дать не могу. На мне одна пара. А далее — Пилат. И дело готово!
— Так что же делать? — спросил потрясенный Иван.
— Славно! Это резонный вопрос. Вы действительно нормальны. Делать надлежит следующее. Использовать выгоды того, что вы попали ко мне, и прежде всего разъяснить Понтия Пилата. В ГПУ вас и слушать не станут, примут за сумасшедшего. Во-вторых, на бумаге изложить все, что вы считаете обвинительным для этого таинственного неизвестного.