Мой бедный богатый мужчина

Воронова Мария

– Вот видишь, – назидательно сказала она, когда Оля с Леной были сданы на руки Кате, – Колдуновы даже не вспоминают, что это их приемные дети.

– А ну закрыла тему! – вдруг заорал ее муж.

Диана решила обидеться.

Она дулась почти до одиннадцати вечера. Но потом ей надоело сидеть в одиночестве в своей комнате и, сменив халат на джинсы и футболку, она спустилась вниз. В гостиной она пощелкала пультом, не нашла ничего интересного и вдруг поняла, что проголодалась: из-за обиды она не стала ужинать.

В кухне Розенберг ел столовой ложкой торт со взбитыми сливками и одновременно разговаривал по телефону. Увидев Диану, он затряс головой и энергично потыкал ложкой в торт.

«Наверное, предлагает

разделить трапезу», – догадалась Диана, налила себе зеленого чаю и примостилась рядом с мужем.

– Не сдается начмед? Что ж, по должности он обязан интересы больницы ставить выше дружбы с тобой… – Диана поняла, что Розенберг разговаривает с Колдуновым и обсуждается все та же иногородняя бабушка с опухолью. – И в академию никак? Сколько?! И это только за то, чтоб положили? Совсем обалдели, даже у меня расценки меньше. Обидно, слушай, я уже загорелся… Атлас полистал, прикинул, как дефект мышц замещать буду… Слушай, а давай я ее к себе положу! Формально это почти что пластическая операция, только сложная и нестандартная… Да, можно сказать, и эстетическая хирургия, – он засмеялся. – Ведь трудно представить себе что-то более неэстетичное, чем распадающаяся раковая опухоль. Все, я решил, положим ко мне в клинику. Я бухгалтеру скажу, пусть проведут ее как-нибудь, типа благотворительности… – Слушая возражения Колдунова, он активно работал ложкой. – А что кровь? Вызову трансфизиологическую бригаду, как обычно. Сколько там твой начмед насчитал денег? Сотню тысяч? Не обеднею. Родственники пусть ко мне зайдут только на беседу, пусть видят нашу доброту, но надеюсь, они тебе гонорар заплатят и часть лекарств купят. Благотворительность благотворительностью, но полными лохами ощущать себя тоже не хочется. Договорились?

Попрощавшись, он небрежно бросил трубку на окно.

– А где мой торт?

– Я его в холодильник убрала, ты же почти половину съел, это вредно.

– Ну, если меня ничем другим не кормят…

– Сейчас пожарю котлеты.

– Не надо, я уже не хочу, давай просто чаю выпьем.

Диана включила чайник.

– Ты собираешься положить эту бабушку с опухолью к себе в клинику? – уточнила она.

– Да! Могу я за десять лет сделать хоть одну полезную операцию?

– Колдунов говорил, что там вредные родственники… Скажут потом, что ты под видом благотворительности из них последние деньги вытряс. Кроме того, насколько мне известно, у твоей клиники нет лицензии на онкологические операции.

Розенберг выпрямился и бросил на нее недобрый взгляд.

– Я буду благодарен тебе, Диана, – ледяным тоном отчеканил он, – если ты станешь высказывать свое мнение и давать мне советы только тогда, когда я попрошу об этом. Если ты хочешь жить со мной дружно, не суйся в мои дела. Я не собираюсь искать в собственном доме углы, где я мог бы говорить по телефону, не опасаясь быть услышанным. Переносить деловые встречи на нейтральную территорию для того, чтобы избежать твоих комментариев, я тоже не собираюсь. И главное, не заводи со мной задушевных разговоров! Если я захочу с тобой чем-то поделиться, то сделаю это без принуждения. Ты меня поняла?

– Да. Обещаю, что больше никогда не заговорю с тобой первой.

Диана встала и вышла из кухни, еле удержавшись, чтоб не хлопнуть дверью.

«Ничего, в сущности, не случилось, – уговаривала она себя. – Ты ничего не потеряла, потому что ничего и не было. Никакой близости. Зато есть крыша над головой, автомобиль, подарки, деньги… Тебе скучно и одиноко? Готовься к экзаменам в университет, твой муж уже договорился с репетиторами, и они ждут твоего звонка, чтобы начать занятия. Ты просто замкнулась на Розенберге, и это понятно, поскольку он единственный человек, которого ты видишь более или менее регулярно. Ты полностью вырвана из социальной жизни, поэтому его фигура стала для тебя такой значимой,

ведь только через него ты общаешься с реальным миром. Ничего, вот поступишь на исторический, появятся новые интересы и знакомства, и плевать тебе будет на его проблемы. Пусть живет как хочет!..»

То ли педагоги попались хорошие, то ли Диана за десять лет достаточно однообразной работы ухитрилась не лишиться сообразительности и хорошей памяти, но наука давалась ей легко. За два месяца занятий она освоила программу и на экзаменах отвечала вполне прилично.

Розенберг радовался ее поступлению так, словно это случилось только благодаря Дианиным личным усилиям, а не его деньгам. В подарок студентке он купил изящный портфель и настоящий «паркер». Портфель выглядел вызывающе дорого, и Диана решила пока не ходить с ним на занятия, а присмотреться сначала к однокурсникам, есть ли у них такие вещи. Ей и так будет трудно найти себе друзей, ведь она лет на семь-восемь старше остальных студентов, а если еще начать демонстрировать свое богатство…

Из этих же соображений, а вовсе не из-за пробок, она решила ездить на учебу в метро, хотя к началу осени уже вполне уверенно управляла своей красной «Маздой». Розенберг больше не смеялся над тем, как робко она перестраивается из ряда в ряд, как при малейших признаках опасности сразу жмет на гудок и как бормочет молитвы, обгоняя старенькие «Жигули». Теперь ему даже нравилось, когда жена его возила.

После того как он отчитал ее за вмешательство в его дела, Диана держала слово и не задавала ему никаких вопросов, кроме «что приготовить на ужин?». За едой они вели легкие, ни к чему не обязывающие разговоры да иногда обсуждали вопросы домашнего хозяйства.

Интимная жизнь супругов тоже не таила никаких сюрпризов. Диана знала: если Розенберг два дня не приходил к ней, то на третий скорее всего придет. Она уже знала его привычки, всю обязательную программу ласк, которую он считал нужным выполнить перед тем, как заняться собственно сексом. Оргазма она не испытывала, но по этому поводу не грустила и на вопрос мужа: «Тебе было хорошо, зайчик?» – всегда отвечала утвердительно.

Она играла роль, назначенную ей мужем, зная, что любые попытки выйти за ее рамки могут вызвать у него раздражение и агрессию.

Однажды он после секса дольше обычного не уходил к себе, лежал в ее кровати, и Диане захотелось приласкать его. Она осторожно погладила Розенберга по голове, поцеловала в макушку – в ее движениях не было ничего сексуального, только нежность. Но муж тотчас же вскочил с постели, пробормотал: «Ну, спокойной ночи, зайчик», – и убежал.

Больше она не пыталась его приголубить, но было очень обидно, что ее нежность и участие и искреннее желание помочь – словом, все то, ради чего люди и соединяются в семьи, – не только не нужны ему, но и вызывают неприязнь.

«Уж конечно, он не стал бы убегать от ласки своей Ольги Алексеевны, – желчно думала Диана. – И пусть она целовала его, а потом неслась на свидание с профессором Дороховым, это не важно! Да все мы, люди, такие! От одного человека нам достаточно мимолетного взгляда, а другой нам жизнь свою под ноги бросит, так мы наступим и дальше пойдем. Любовь – что это, как не оправдание несправедливости и неблагодарности? Наверное, Розенберг считает, что не обязан отвечать на мою нежность, поскольку меня не любит. Он не хочет привязываться ко мне сильно, чтобы не предавать первую жену. Точнее, свою любовь к ней. Ему важно знать, что у него было великое чувство. Мне тоже много лет важно было думать, что я любила Стасова с нечеловеческой силой, так, как не любили до меня и не будут любить после. До чего же хотелось исключительности и трагичности своей судьбы! У него, наверное, то же самое. А если он сблизится со мной, значит, с Ольгой Алексеевной у него все было как у всех, и со мной тоже все как у всех. Скука, рутина…»