Мой белый сад
Шрифт:
И распявшие были распятыми,
И забывших забыли давно,
И казались спасением тернии,
Был холодным построенный дом,
И любивших любили, наверное,
Но они и не знали о том.
Я вручу тебе сердце горячее,
Ты ладонь об него не сожги.
Пусть слепой видит больше, чем зрячие,
И друзья не добрей, чем враги,
Нет отрады в трусливом смятении.
Знак судьбы – не перо, а металл.
Если ты
Значит ты никогда не летал.
Люди всё переделать пытаются.
Люди бьются, как рыба об лёд.
И к началу пути возвращаются,
Чтобы сделать два шага вперёд.
Люди ищут достойное поприще,
Всё боясь растерять на краю.
Потому, как большое сокровище,
Я тебе своё сердце дарю.
Приказ командира
Пусть память потёрлась до боли, до дыр,
Одно лишь она бережёт год от года:
Был в роте моей пожилой командир,
Чуждалась его наша шумная рота,
Казалось, он был не таким, как мы все.
Я помню, как после большого сраженья
Прощались с телами убитых друзей,
В глухой тишине находя утешенье.
И лишь командир, не умея молчать,
Пока над землёю заря заходила,
«Отставить! – промолвил.—
Война вам – не мать.
А ну выполняйте приказ командира!»
Я знал, не последних друзей хороню,
И думал: не мне ли могилу копали?
Привыкли мы к смерти, к бомбёжке, к огню,
Но каждую ночь до костей отвыкали.
При виде родных искорёженных мест,
Где прежде с любимой до зорьки бродили,
Нас голос будил: «Позабудьте невест!
Подъём! Наступаем – приказ командира!»
Он вёл нас на схватку с проклятым врагом,
Но в сорок четвёртом в начале июля
В бою неизбежном, почти роковом
Достали и нас оголтелые пули.
Осколок мне врезался в спину, свистя.
Я грохнулся наземь, и дрогнули веки.
За землю схватясь, как палец дитя,
Я рядом с собой различил человека
Тот сильно стонал, задыхаясь в крови,
Лишь волнами грудь под рубахой ходила.
Он вдруг зашептал: «До победы живи…
Живи и сражайся – приказ командира!
За землю родную, за каждую пядь,
За судьбы родных, за Россию…
Вставай же!»
Я сжался от боли, но начал вставать…
И даже не помню, что сделалось дальше:
Как будто бы брызнули искры из глаз,
Меня уносила изрытая нива.
И лишь позади неумолчный приказ
Отрывисто дрогнул под волнами взрыва…
Очнулся я: госпиталь, солнца слюда
Светила в глаза, раздирая до боли.
Ведь
И умер бы точно, да он не позволил.
С тех пор очень редко я думал о нём,
Вдыхал ароматы воскресшего мира.
Но слышу, склоняясь над вечным огнём:
«Храните Россию – приказ командира!»
«Дум холодные объятья…»
Дум холодные объятья
И тревога неспроста,
Но от слов, как от заклятья,
Убегаю в плен моста.
Надо мною синий вечер,
Подо мной река синей,
И ложится мрак на плечи
Серой шалью из теней.
Люди… Люди суетливы.
Не узнав их добрый взгляд,
Бьются волн тугие гривы,
Рвутся, мечутся, блестят.
Небосвод волнами вскружен.
Будит пена мёртвый мрак.
Значит, я кому-то нужен.
Значит, я не просто так.
«Вот и всё. Я свободна. Свободна от лжи…»
Вот и всё. Я свободна. Свободна от лжи,
От притворства, от слов неизбежных,
От того, что сотрёт очертанья души
Или сделает сильных из нежных,
От забытых грехов, покорённых вершин,
От безумья в привычной заботе,
Как младенец свободен от ран и морщин
Или птица в небесном полёте.
Потому мне теперь ничего не грозит:
Ни холодный упрёк, ни участье.
Я свободна от ран, от разлук, от обид,
Как свободна от боли, от счастья.
Вот и вечер пришёл, у окна я стою,
Все предметы знакомы и новы.
Кто мог знать, что сейчас я б свободу свою
Отдала за любые оковы.
«Мама, милая, ты моя нежность и грусть…»
Мама, милая, ты моя нежность и грусть,
Моё счастье, моё воскресение.
Я морщинки твои прожила наизусть
И в глазах отыскала спасение.
Я жила столько лет не любя, не ценя,
Шелестя как берёзки на Троицу.
Ты родная моя, помолись за меня,
За меня так никто не помолится.
«Я, наверно, умру когда-то…»
Я, наверно, умру когда-то,
И погаснет незримый свет,
Но среди пустоты и смрада
Я желаю оставить след,
Чтобы кто-то его увидел
И от бездны шагнул назад.
Всей душою молю, Спаситель,
Во благое направь талант,
Чтоб не стал он орудьем мести
И товаром в чужих руках,
Чтобы строки текли без лести,
Позабыв осужденья страх,
Кроме страха упасть пред Богом,