Мой брат играет на кларнете (сборник рассказов)
Шрифт:
– Верни! Задержи!..
– Разве его задержишь?
– Кричи! – шепотом, чтобы не выдать внутреннего волнения, сказал я Глебу. – Ори на всю дачу!
– Не услышит… Он ведь уже наверх… Там ни слова… Дверь-то железная… Кричи не кричи…
– А ключа у тебя нет?
– Ни у кого… Потеряли… Английский замок: дверь захлопывается – и все… Открывается с той стороны… Он ведь и на щеколду…
– Погребены? – тихо сказал Покойник. – Живьем?
Я вспомнил про Аиду и Радамеса, которых замуровали живьем. И снова взглянул на Наташу. Как мне хотелось,
– О, не печалься! – сказал я Наташе. – Я выведу вас отсюда. Вы снова увидите солнце!
Она взглянула на меня с легким испугом. И тогда я добавил:
– Все будет в порядке!
Мне так хотелось, чтоб опасность сблизила нас. Но Наташа никак не сближалась: она думала об электричке.
– Я должна быть дома не позже шести.
– И будешь!
Я огляделся…
Тусклая лампочка мрачно выхватывала из темноты отдельные предметы. Она выхватила таинственный круглый стол, который раньше, в дни своей молодости, я думаю, назывался садовым и стоял где-нибудь в беседке. У стола было три ноги, и он угрюмо кренился на ту сторону, где когда-то была четвертая.
Лампочка выхватила из темноты и таинственный стул, у которого тоже было всего три ноги, чтобы столу было не так уж обидно. Непонятная, жестокая сила зло разбросала по земле странные ящики… К одной из стен загадочно прислонился кусок фанеры, с которого на нас всех угрожающе глядели одни лишь зловещие слова: «Опасно! Не подходить!» И чуть пониже свирепо чернели на фанерном листе череп и кости.
Проходя мимо фанеры, Наташа случайно коснулась ее, и на пальто остался черный след краски, которая, видно, никогда не высыхала в этой могильной сырости.
– Осторожно! Не подходите! – крикнул Глеб.
Все вздрогнули и подавленно замолчали. Даже не очень опытный глаз мог безошибочно определить, что настроение у всех было ужасное.
Я для вида пошептался с Глебом и громко, весело объявил:
– Вот Глеб говорит, что племянник Григорий часто так шутит: сначала запрет, а потом отопрет.
– И через сколько же времени он отпирает? – спросил Покойник.
– Через час. Максимум через два! – бодро сообщил я. – А пока давайте осмотрим окрестности. Познакомимся с достопримечательностями этого подземелья… Чтобы потом, когда мы выйдем наверх, было что рассказать!
– А мы выйдем? – спросил Покойник.
– А мы их увидим?
– Конечно! Когда мы увидим родных и близких, они спросят нас…
Лампочка все время выхватывала из темноты лицо Наташи Кулагиной. Вернее сказать, я то и дело смотрел на Наташу.
– Кого ты больше всех любишь? – внезапно спросила она.
«Тебя!» – хотел я ответить. Но она бы мне не поверила, потому что это была неправда. Больше всех я все-таки любил маму и папу. Потом Костю… А потом уж ее. Не мог же я это сказать!
– Кого ты больше всех любишь? – повторила она.
– Вообще…
– Скажи еще: в нашем звене!
– А ты кого?
– Маму.
– Я тоже маму и папу.
– Нет, я не маму и папу, а именно – маму. Я могу за нее умереть. А ты можешь за кого-нибудь умереть?
«Могу! За тебя!» – рвался вперед мой язык. Но что-то ему мешало.
– Можешь? За маму?..
– Я как-то не думал…
– И правильно делал: самое страшное для матери – пережить детей своих…
– Эту мысль ты должна записать!
– Какая же это мысль! Это истина. Вот и все… Поэтому я должна уехать на электричке в семнадцать ноль-ноль!
– Так и будет! Я тебе обещаю!..
Но как я выведу ее из подвала – это было неясно. «О, если я что-то придумаю! – мечтал я. – Она будет считать меня избавителем, героем, спасителем своей мамы, за которую она готова отдать даже жизнь!»
– То, что было еще час назад, кажется сейчас таким замечательным. Даже прекрасным, – сказала Наташа. – Хорошее по-настоящему ценишь на фоне плохого. Ты замечал?
– Да! Конечно… Еще бы! Сколько раз! Эту мысль ты обязана записать!..
Наташа почти шептала. Но я улавливал каждое слово, потому что, когда она ко мне обращалась, слух мой становился каким-то особенным. И если бы рядом в такие минуты что-нибудь взрывалось и грохотало, я бы этого не услышал, а услышал бы только ее голос.
«Странное дело, – лезли мне в голову мысли, – маму я люблю больше, но не думаю целый день о том, что люблю ее. А Наташу люблю меньше, но думаю об этом все время. О, как много в нашей жизни необъяснимого!» Острая наблюдательность подсказала мне, что Наташа разговаривала только со мной. И это вернуло мне силы, которые понемножечку начинали уже уходить. Я снова готов был жить, бороться, искать выход из положения. Верней сказать, из подвала.
Лампочка выхватила из темноты лицо Покойника. Но лучше бы она не выхватывала: бледные губы его дрожали.
Я решил оживить Покойника!
– Снаряжаем спасательную экспедицию, – объявил я.
– Сами себя будем спасать? – пролепетал Покойник.
– Да! И ты вместе со мной пойдешь впереди! Где-то здесь должен быть выход. В крайнем случае мы будем пробиваться сквозь стену. Как в «Графе Монте-Кристо». Ты помнишь, Покойник? Эдмон Дантес и аббат Фариа пробились друг к другу. А ведь это было не на даче, а в замке Иф: там стены покрепче.
– Их обоих кормили. А мы умрем с голоду.
Принц Датский положил руку Покойнику на плечо. Глеб, казалось, изучал земляной пол, которого не было видно.
– Алик же сказал нам, что племянник Григорий будет шутить всего час или максимум два, – объяснила Миронова.
Она одна, мне казалось, сохраняла абсолютное спокойствие. Теперь она видела командира во мне, а команды волноваться я не давал: она и не волновалась.
– Конечно, Племянник откроет дверь. Ты права, – сказал я Мироновой. – Но мы не обязаны ждать его помощи. Освободиться своими силами – вот в чем задача!