Мой братишка
Шрифт:
А Ким только радостно смеялся: он и сам был поражен, когда посчитал, сколько крон накопилось в коробке. Как раз стоимость спального мешка. В этом поступке весь Ким. Он был таким счастливым, когда увидел, как я обрадовался, не мог сдержаться от улыбки и веселого смеха, охотно помогал мне разложить спальный мешок на полу и был безмерно рад, когда я в него залез.
Должен сказать, что мне в эту минуту было не по себе. Я понимал, что Ким купил превосходный спальный мешок, но он был нужен мне всего на одни сутки в году, когда в школе организуется поход. У родителей явно не было лишних денег, если они спорили, стоит ли покупать ковер в прихожую. И ведь
Да, я еще не досказал о доме в Олешнице, где мы собираемся с Кимом жить, и о себе. Мама частенько повторяет, что из меня, наверное, получится писатель: вечно я что-нибудь сочиняю. Неуемной фантазией объясняет она и мои страхи. Мама считает, что порой я сам себя пугаю, нафантазировав бог знает чего.
Помню, мы с братом впервые отправились к дедушке одни. В то время уборная у деда находилась не в доме, а во дворе. Когда становилось темно, туда вместе со мной всегда ходил Ким. Он стоял у двери и посвистывал, поджидая меня, а потом мы вместе возвращались в дом. Надо сказать, Ким ни разу не посмеялся надо мной. К моим фантазиям он относится, как мама. Но мне было стыдно: шестилетний Ким не боялся темноты, а мне, восьмилетнему, подавай охрану!
Как-то я спросил папу: что он думает, могу я стать писателем? Я ведь люблю фантазировать, и научная работа, стало быть, мне не подходит.
— Ты полагаешь, ученым фантазия не нужна? — удивился папа.
— Конечно! — кивнул я.
— Сомневаюсь! А как же возникли теории о движении Земли и планет, теория земного притяжения, теория о происхождении жизни на Земле? Думаешь, великие ученые, создавшие эти теории, не были великолепными фантастами?
— Да… Но ведь все это давным-давно известно, — возразил я ему.
— Известно теперь, — сказал папа. — А тогда? То, что сегодня кажется нам само собой разумеющимся, должен был кто-то когда-то открыть людям. Тысячи ученых работают над какой-нибудь проблемой, и вдруг кого-то осеняет — и появляется открытие. Думаешь, человек, сделавший открытие, не обладал огромной фантазией? Ведь он не только сумел сконцентрировать в себе все, что знали до той поры люди, но и увидеть это явление совершенно по-новому.
— Ученые — да, — ответил я. — Но ведь писатели выдумывают все из головы. Писатель пишет, что захочется. Наверное, его фантазия немного другая?
— Разумеется. Хотя все не так просто. Писать книги — не значит болтать. У писателя должна быть идея, которую он несет своему читателю. Фантазия — только инструмент, к которому он прибегает и который служит тому, чтобы писатель мог сказать людям правду о них самих. Если он не в силах сделать этого, он плохой писатель.
А я? Смог бы я писать хорошо? Папа только пожал плечами. Мне это было неприятно, и я спросил, почему он так неуверен во мне.
— Знаешь, Мариян, — ответил мне папа, — ведь ты иногда не понимаешь сам себя. Часто уклоняешься от ответа, говоришь неправду или стремишься выглядеть лучше, чем ты есть. Пока ты не разберешься в себе самом, ты не сможешь понимать людей. Как же ты собираешься писать?
— Ты думаешь, Ким мог бы это сделать лучше меня?
Я ждал, что папа скажет: «Отчего же?» А он взглянул на меня, улыбнулся и проговорил:
— Тебе кажется, что Ким слишком рассудителен и у него вообще нет фантазии. Но это не так. Я поражаюсь, какие он иногда высказывает
Я не очень хорошо понял, в чем заключается разница между моей фантазией и фантазией Кима, но что правда, то правда: у Кима воображение богаче. Например, когда мы читали «Маленького принца», ему совсем не мешало, что Маленький принц попал к нам с неизвестной планеты.
— Это же вздор, — говорил я. — Неужели тебе это не мешает?
— Нисколько, — отвечал брат. — Сказка есть сказка! Просто я все представил себе. Так же, как когда мы с тобой играем.
И потом я снова перечитал страницы о деловом человеке, который все время считал звезды, а ни на что другое у него уже не оставалось времени, о короле, который приказывал только то, что можно было выполнить, о том, как приручить Лиса. И тут вдруг я понял, что имел в виду папа. Ким знает наизусть целые куски из «Маленького принца», хотя не всегда ему удается быстро вбить в голову стихотворение, что задают нам в школе. Ему очень нравилась картинка с удавом и слоном. Я твердил, что это глупая картинка и вместо нее надо было нарисовать что-либо другое. А Ким не соглашался, называл картинку замечательной, а ящик с барашком нравился ему еще больше.
Может быть, Ким и вправду обладает большей фантазией, чем я. И правильно папа сказал, что иногда я не фантазирую, а просто вру. Ведь и Киму я соврал, что мы с Путиком пойдем только на нашу полянку в саду. Ким сразу понял: пан Короус в это время ужинает, а я твердо надумал идти к обезьянам, но боюсь идти один, без брата. Если бы он ответил: «Хорошо, вот и идите, а я останусь дома», то я извинился бы перед Путиком и не пошел. Но Ким согласился. Он знал, как мне хочется, чтобы он шел с нами. В конце концов Ким всегда уступал мне, даже если это была плохая затея.
Глава 4. Ким
Итак, мы направились на полянку все трое. Путик боялся спрыгнуть с крыши гаража, поэтому первым полез я, потом Путик, а за ним Ким. Брат шагал последним и сердито насвистывал мелодию «Бывали чехи…».
Я единственный человек на свете, понимающий, какую мелодию поет или насвистывает Ким. Он шел с каменным лицом, не разговаривал с нами, и его свист напоминал звуки, которые издает плохонькая ореховая свистулька. Было ясно, что Ким намерен пойти с нами и в обезьяний питомник. Теперь мне оставалось наговорить что-нибудь поглупее — например, что обезьяны ждут дальнейших моих приказов или что мы должны повторить с ними некоторые упражнения. Я знал, Ким не станет мешать моей болтовне, что бы я ни нес. Он никогда не мешал мне вешать мальчишкам лапшу на уши. Даже когда я похвастался, что запросто прыгну с высоких мостков в воду. Ким-то знал, что я никогда в жизни не нырял. Он пытался отговаривать меня — только наедине, а при ребятах молчал как рыба.
Это очень порядочно со стороны Кима, он никогда не высмеивал меня перед мальчишками, даже если я затевал что-нибудь совершенно несусветное. Тогда, у мостков, он чувствовал, как я боялся, но в то же время понимал, что я должен прыгнуть, иначе буду выглядеть трусом. Знал он и то, что у меня не было никакого желания лезть в воду, но, раз я набахвалился, ничего не поделаешь. Ким только не знает, что прыгнуть в воду больше всего помог мне он сам: такой печальный стоял он внизу и, казалось, слезно умолял: «Прыгни скорее, кончай наши мучения».