Мой дом - пустыня (сборник)

Хаидов Аллаберды

Четверо парней вызвались быть проводниками, отряд двинулся в Кизылкумы. На бескрайнем просторе следы басмаческих коней то сходились в одно русло, то расходились множеством протоков, вели вперед, потом вспять. Распутать этот хитроумный клубок никто не сумел, ни свои следопыты, ни местные. Переждав в глубокой лощине уже упомянутый ураган, красный отряд вернулся в село.

Кучеренко снова призвал актив. Снова думали-гадали, куда подевались басмачи, строили предположения, опровергали друг друга. Обрывки их споров долетали до ушей Аллакули, расположившегося с чайником под могучей шелковицей. Он слушал и не слушал, думал о своем и нисколько не беспокоился за мирахыра и его людей. Никому из односельчан в голову не придет указать на приют Ялнызак-Баба. Все считают то место безводным, непригодным для мало-мальски

долгой стоянки. Меж тем он, охотник Аллакули, именно там спрятал своих подопечных. В зарослях созена он попросил нукеров спешиться и копать землю в нескольких местах. Едва успели вырыть ямы в рост человека, показалась вода. Правда, солоноватая, но кони припали к ней с жадностью. Попробовали люди — можно пить. Аллакули получил от мирахыра по два фунта чая за каждый из двух дней и теперь вот вкушает блаженство. Честно заработал, совесть не мучит. И страх тоже. Никто не узнает о его содействии мирахыру. Они поклялись хранить в тайне: Сапа и его люди — то, что охотник помогал им, Аллакули — место где их спрятал. Если кто либо проговорится, смерть на его голову, а имущество будет разграблено...

К Аллакули подошел односельчанин:

— Охотник, тебя зовет красный командир.

Сказав это, он хотел уйти, но Аллакули удержал его:

— Для чего я ему понадобился?

— Ищут человека, знающего пустыню.

— Хорошо, сейчас приду.

Кучеренко встретил его стоя, уважительно приветствовал. Охотник подумал: «Совсем молод, хоть и командир. Однако в наших краях долго живет». Лицо Кучеренко, прокаленное азиатским солнцем, понравилось ему, понравился и взгляд, светлый, твердый, прямой. «Видел смерть, бился с нею и не лжет, наверно, никогда».

Его пригласили в глубь комнаты, поставили перед ним чайник. Командир заговорил, красноармеец-туркмен стал переводить.

Конечно, они запутались. Сколько ни рыскали по Кизылкумам, ничего не поняли, а потом ураган и вовсе следы уничтожил, пришлось вернуться несолоно хлебавши.

— Ты, говорят, великолепный охотник и следопыт,— закончил Кучеренко,— у тебя есть конь и собака. Дадим тебе еще пару бойцов в компанию, установите местонахождение басмачей, а наш отряд их уничтожит. Идет?

Молодые годы Аллакули провел, можно сказать, под землей: рыл и ремонтировал колодцы и сардобы (мало в Кайрачоле колодцев, в которые бы не спускался), а глаза и душа тосковали по свету и ветру. Скопив денег, купил он коня, терпеливого к зною и холоду, купил гончую и ружье и стал охотником. Неделями, месяцами пропадал в песках. Кизылкумы были его истинным домом. Даже если бы не отвел Сапу к Одинокому Деду, даже после того, как буря уничтожила следы, он сумел бы найти отряд мирахыра, однако на длинную речь Кучеренко ответил коротко:

— Пустыня большая, где их найдешь...

Отвечая так, он не смог посмотреть в глаза командиру, отвел взгляд и тут заметил на стене портрет пожилого человека. Лысоватый, с маленькой бородкой... Сакалдаш — ровесник, почему-то решил он сразу. Отец, наверно, этого командира.

Кучеренко и переводчик заметили, куда он смотрит.

— Видел раньше этот портрет?

— Нет.

Переводчик снова стал толковать о деле:

— Обижается на тебя командир. «Мы, говорит, приехали, чтобы оказать вам братскую помощь, освободить ваше село от бандитов, ради этого грудь свою готовы подставить под пули, а лучший во всей округе охотник пожимает плечами: «Пустыня большая».

— Когда лягаются два жеребца, ослу лучше не соваться.

Во время разговора Аллакули все поглядывал на портрет. Сакалдаш наверняка веселый человек, так и кажется — сейчас улыбнется. И глаза смешливо сощурил. Почему-то смотрит на Аллакули. Охотник чуть сдвинулся с места — добрый, проницательный взгляд («Знаю, о чем думаешь!») по-прежнему был устремлен на него. Эй, ровесник, зачем глядишь так?..

Командир говорил торопливо и горячо, боец едва успевал переводить. Аллакули услышал про революцию, про свободу, про то, что люди теперь не должны угнетать друг друга, бедные должны сплотиться, сплотиться должны те, кто трудится, — рабочие городов с сельскими земледельцами и скотоводами... Про Ленина...

Это имя командир и боец повторяли часто. Аллакули понял, что он сейчас вместо белого царя. Новый падишах.

— Я в политике не разбираюсь, однако заметил, что представители

всех падишахов считают только свои слова правильными. Люди эмира требуют, чтобы я им помогал, и обещают за это восстановить шариат и веру наших отцов. Вы пришли от падишаха по имени Ленин, обещаете, что все будут равны. А по моему, хоть шариат, хоть революция — одинаково. Равенства не будет. Меня зовут Аллакули — раб аллаха, вот тот мальчишка — Патышакули, раб падишаха. Есть у нас Пиркули — раб святого. Все мы чьи-нибудь рабы, были, есть и будем. А те, у кого денег много, сами и падишахи, и святые... У Ленина небось много денег, вот он и падишах.

Лишний раз убедился Кучеренко: нужно время, немало времени, чтобы люди поняли, в чем смысл революции, что несет им советская власть. Устало вздохнув, сказал:

— Ленин не падишах, напротив, враг падишахов,— и посмотрел на портрет.

Переводя его слова, невольно повернулся к портрету и красноармеец.

— Кто этот человек? — Аллакули ткнул пальцем в портрет.

— Ленин,— в один голос ответили боец и командир.

Аллакули вежливо улыбнулся, решив, что с ним шутят. Не может быть, чтобы... ну, такой большой человек, чьих приказов слушаются во многих краях и землях, которого уважают и чтят столько людей (сами же говорили: и русские, и туркмены, и узбеки!), чтобы он был обыкновенный, свойский, в простой одежде. Аллакули не первый день живет на свете и в городах больших бывал, видел портреты падишахов, военачальников. Их всегда изображают с суровыми, грозными лицами, на тронах или белых конях. На груди у них много всяких орденов. А у этого даже значка никакого нет, чтобы отличать от других людей. Даже шапки не надел, чтобы лысину прикрыть... И добрый человек, ведь добрый. Как может он командовать всеми людьми?..

— Неужели он падишах? — вырвалось у него.

— Да нет же, говорят тебе, Ленин не падишах.

— Кто же он?

Когда его вопрос перевели командиру, он велел собрать на сходку всех жителей села. И снова стал рассказывать о революции, о Ленине, о партии большевиков, о том, как боролась эта партия с царем и богатеями... Про ссылки и тюрьмы, про победу революции. Долго-долго говорили комадир и переводчик, люди сидели тихо и слушали. И Аллакули слушал, как ребенок сказку. И сделалось у него такое настроение, будто сейчас весна, свежая зелень вокруг, солнце милостиво, все обновляется, жизнь начинается снова. Сердце забилось быстрее, он почувствовал какой подъем и гордость, словно сам участвовал в тех больших делах, о которых рассказывает красный командир. И тут же, непонятно почему, вспомнил четыре фунта чая, богатый халат, преподнесенный Сапой-мирахыром. Нет, не в подарок, а за то, что верблюда с оружием переправил через границу... Но все равно, ему щедро заплатили, и не выдаст он людей, которые рассчитались с ним честь по чести. Какими бы ни были они, мирахыр и его нукеры, он, Аллакули, не может указать на их след.

Когда Кучеренко снова попросил у него совета и содействия, Аллакули ответил отказом.

Командиру потом объяснили, что охотник — человек себе на уме, замкнутый и корыстный, видимо, задаром ничего не станет делать. Кучеренко вознегодовал:

— Мои бойцы всем жертвуют во имя революции н никакой мзды не требуют! А он свободу получит, неужели это малая плата?

— Не обижайтесь, — сказали ему, — такой человек. Никогда не поможет соседу зерно обмолотить, не говоря же о чем ином. Кучеренко рад был и заплатить мздоимцу, да нечем было. Пришлось отказаться от мысли воспользоваться услугами Аллакули. Отряд вновь отправился в Кизыл-кумы с добровольными помощниками. Решили не возвращаться, пока не найдут басмачей, каждый кустик, каждый бархан осмотрят. Не могли же они испариться, в самом деле!

Шаг за шагом, километр за километром, приглядываясь, прислушиваясь, принюхиваясь, двигался отряд, расспрашивая встречаемых в пути чабанов и чолуков, и обнаружил-таки стоянку басмачей.

Бандиты почуяли преследователей. Когда отряд Кучеренко приблизился к Одинокому Деду, только пыль клубилась вдали. Началась погоня — от колодца к колодцу, от сардобы к сардобе. За три дня отряд основательно вымотался, но и басмачи, как видно, «иссякли», во всяком случае, возле колодца, вырытого в узкой лощине, они залегли и приняли бой. Однако перестрелка длилась недолго. Когда появились раненые, басмачи побросали винтовки и сдались.