Мой дом - пустыня (сборник)
Шрифт:
Алабай — другое дело. Если у хозяина спокойно на душе, то пес, помахивая обрубком хвоста, подходит уткнуться головой в колени. Если же Расул почему-либо хмурится, то мрачность одолевает и Алабая, он лежит поблизости, устроив голову на вытянутых лапах. Во всей округе нет собаки лучше Алабая, надежнее Алабая... Сколько раз пытались волки подобраться к отаре, но никогда им не удавалось сделать это незаметно, даже в самую глухую снежную ночь, которая благоприятствует серым разбойникам.
Расул достал миску с остывшей похлебкой, поставил
— Ешь, Алабай.
Алабай вылизал миску так, что и мыть не надо, и устроился среди камней, сам похожий на продолговатый камень. Здесь был его обычный наблюдательный пункт, и никто бы не сумел приблизиться незаметно ни со стороны гор, ни с бугристой равнины.
Расул проводил Алабая взглядом и подумал, что, наверное, у такой умной собаки есть свои мысли, свои воспоминания. Может, Алабай временами сожалеет о своей подруге, которую растерзали волки, или возвращается к тем дням, когда совсем щенком попал на кош к Расулу и тот учил его всем премудростям чабанской службы.
— Когда я уйду, — негромко обратился к Алабаю Расул, — найдешь ли ты в новом чабане такого же хозяина, каким был для тебя я? А может быть, за миску похлебки ты так же верно станешь служить я ему...
Пора поднимать отару, пусть идет в урочише. Но в там Расула не оставляли мысли о скором уходе. Как ни странно, бай своим намеком укрепил это намерение и заставил ускорить его исполнение.
Родину Расула называли страной колхозов. Ну и что? Говорят, что там трудятся с восхода солнца и до заката. Но Расула этим не испугаешь, он всю жизнь трудился, а никто по его просьбе не исполнил ни одной песни, как было в тот раз, когда он слушал радио в байском доме.
До Расула доносился привычный мерный хруст — овцы дружно жевали сочную траву. И какие-то невидимые собеседники — двое — вели рядом с ним давнишний спор. Расул кивал то одному, то другому, но не вмешивался.
У первого голос был похож на голос Агали.
«Зачем он туда пойдет? — сказал он о Расуле как о ком-то постороннем, отсутствующем. — Что он там оставил? Пусть вспомнит: людей убивал? Да. Дома их сжигал, отравлял колодцы. За все это его не посадят на почетное место у дастархана».
Расул кивнул, подумав, — верно говорит.
Второй голосом Аманнияза возразил: «Если грешник раскаялся, он больше не грешник... Не слушай его, Расул, — обратился он к чабану. — Ты четыре года не отступал от Джунаид-хана. Ты не слышал других слов, кроме его слов. А человек, сидя ночью у костра, не может разглядеть дальних далей... Иди, Расул! Там твоя родина, там могилы твоих дедов и прадедов. И там живут потомки тех людей, что тысячу лет ели хлеб и соль с твоими предками, одни у них были друзья и враги одни. Хочешь ты или не хочешь, но эти люди родня тебе. Иди и помни, что раскаяние дает избавление от грехов».
Второму Расул кивнул еще охотнее.
В тот день старик пригнал отару на склон большой горы. Вообще-то он редко
Повыше на склоне стоял шалаш. Туда-то и поднялся Расул, приказав Алабаю смотреть за овцами.
В шалаше, прижав к животу винтовку, сидел солдат пограничной стражи. Лицо у него было изжел-та-черное как у человека, больного лихорадкой, полузакрытые глаза, — он, как в тумане, ничего не видел перед собой и вздрогнул, когда Расул поздоровался.
— А? Ты кто? — отрывисто спросил стражник.
— Не узнал? Я чабан...
— А, Расул-ага... Проходи, садись на кошму.
Стражник ожесточенно потер глаза, словно хотел рассеять туман, а потом спросил Расула:
— Хочешь зернышко с джугары золотистой невесты? Могу угостить уважаемого человека...
Расул отрицательно покачал головой. Стражник пользуется нежным поэтическим названием. Терьяк до добра не доводит. Вот этот нукер — высох весь, глаза безумные, он даже Расула не узнал, хоть и знакомы уже не первый год.
— Возьми, — настаивал стражник.
— Спасибо, но эта невеста не для меня, — ответил Расул.
— И никогда ее не пробовал?
— Никогда. Стражник удивился:
— Нукер Джунаид-хана, — и не знаешь вкуса терьяка?!
Расул помолчал немного. Он не про терьяк пришел говорить. Он пришел разузнать поточнее, как у них охраняется граница. Ведь если завариваешь чай, надо знать, как его заваривают, а если заварил, надо пить.
— Я вот думаю, Якуб, — обратился он к пограничнику, — как вы служите на границе?
— А что тут думать?
— Сидишь в шалаше, спишь со своей винтовкой. Даже если целое войско пойдет через границу, ты останешься в неведении.
— Напрасно так считаешь, уважаемый Расул-ага,— самодовольно усмехнулся Якуб. — Через эту гору, где мой пост, ни один человек не пройдет.
— Я не помню случая, чтобы ты соврал мне. Но сейчас не могу поверить.
— Зачем я буду день и ночь бегать по камням? Границу охраняют Советы, никто к нам не пройдет. А если кто из наших тайком минует мой шалаш, перехватят на той стороне, все равно никуда от них не денется.
— А потом что бывает?
Якуб стал объяснять: людей, нарушивших границу, Советы осуждают на два года. Откуда он знает об этом? Сами нарушители рассказывают, когда возвращаются сюда, отбыв срок.
— А скажи мне, Якуб, если знаешь... после двух лет обязательно возвращаться или можно остаться?
Блеснули затуманенные терьяком глаза.
— Видит бог, Расул-ага, ты похож на человека, который собирается на ту сторону. Ты же оттуда родом. Вот и оправдывается пословица: «Лишившийся возлюбленной плачет семь лет, а лишившийся родины — до самой смерти».