Мой дядя Бенжамен

Тилье Клод

— Пожалуйста, — кладя на зеленое сукно судейского стола деньги, сказал дядя, — вот три франка, возьмите с меня сколько следует.

— Выйдите вон, господин Ратери, — в ярости закричал судья.

— Имею честь кланяться, господин судья, привет вашей супруге.

— Еще сорок су штрафа! — орал судья.

— Как, за привет вашей супруге только сорок су штрафа? — удивился дядя и вышел.

— Никогда я не думал, что этот дьявол обладает такой выдержкой, — сказал вечером господин судья своей супруге. — Я натравлю на него Бонтэна и посоветую ему потребовать его немедленного ареста. Он увидит, что со мной шутки плохи. Как бы мне хотелось каким-нибудь образом лишить его всех пациентов.

— Фи!

господин судья! — ответила ему супруга. — Разве так должен рассуждать порядочный человек? И почему вы так не любите господина Ратери; он такой веселый, любезный и остроумный человек!

— Ах, вам угодно знать, сударыня, почему я его не люблю? Да потому, что он осмелился напомнить мне, что ваш свекор был жандармом и что он умнее и честнее меня! Вам этого, может быть, мало?

На следующий день дядя уже забыл о состоявшемся постановлении арестовать его. Он шествовал, торжественный и напудренный, в церковь, справа шла барышня Менкси, слева болталась его шпага. За ним следовал щеголеватый Паж в костюме светло-коричневого цвета, Артус, чей живот был стянут жилетом в больших разводах с порхавшими среди них пташками, поэт Мишло-Рато в рыжем парике и красно-сером с черными крапинками головном уборе, и множество других, имена которых я не хотел бы сохранять для потомства. Недоставало одного Парланта. Во главе шествия, которое замыкал Машкур с женой, пиликали два скрипача. Бенжамен, щедрый, как всегда, раздавал по дороге драже и мелкую монету. Преисполненный гордости Гаспар шел рядом и нес мешок с драже, изображая дядин карман.

XV. Как дядя был арестован Парлантом во время крестин и посажен в тюрьму

Но в это же время готовилось совсем другое торжество. Парлант получил предписание от господина Бонтэна и судьи во что бы то ни стало арестовать дядю во время церемонии. Он оставил своих помощников в засаде у входа в суд, а сам примостился на церковной паперти. Завидев дядю, подымающегося по лестнице улицы Виэ-Ром, он приблизился к нему и именем короля предложил следовать за ним в тюрьму.

— Парлант, — сказал ему дядя, — твое поведение плохо согласуется с правилами французской вежливости. Не можешь ли ты отложить мой арест до завтра, а сегодня пообедать с нами?

— Если ты на этом очень настаиваешь, — ответил Парлант, — то я могу подождать. Но имей в виду, что судья дал срочное распоряжение о твоем аресте, и если я ослушаюсь его, я рискую навлечь на себя его гнев и в этой, и в будущей жизни.

— Если так, то исполняй свой долг, — сказал Бенжамен и попросил Пажа занять его место рядом с девицею Менкси. Поклонившись ей со всем изяществом, возможным при его росте, он сказал:

— Вы видите, сударыня, что я принужден расстаться с вами. Прошу вас верить, что только приказ короля мог заставить меня решиться на это. Я хотел бы, чтобы Парлант дал мне возможность до конца насладиться очарованием этой церемонии. Но судебные пристава неумолимы, как смерть. Они настигают свою добычу везде, где бы она им ни попалась. Как ребенок отрывает мотылька за прозрачные крылышки от чашечки розы, так и они вырывают нас из объятий любимого существа.

— Мне это столь же неприятно, как и вам. — скорчив ужасную гримасу, ответила барышня Менкси. — Ваш друг — маленький, круглый, как шар, человечек в немодном парике. Рядом с ним я буду иметь вид верзилы.

— Я ничем не могу помочь вам, — сухо ответил дядя, возмущенный таким эгоизмом. — Не могу же я укоротить вас или вытянуть Пажа и не могу одолжить ему мою косу.

Попрощавшись со всеми, он последовал за Парлантом, насвистывая свою любимую арию:

«Мальбрук в поход собрался»…

На

мгновение он задержался на пороге тюрьмы, чтобы бросить в последний раз взгляд на просторы, расстилавшиеся за его спиной. В глаза ему бросилась фигура сестры, стоящая под руку с мужем и провожающая его взглядом, полным отчаяния. При виде этого он поспешно вошел на тюремный двор и захлопнул за собой ворота.

Вечером дед с женой пошли проведать его. Они нашли его сидящим на верху лестницы и бросающим товарищам по заключению оставшиеся у него от крестин драже. Он весело смеялся, видя, как они, толкая друг друга, ловят конфеты.

— Что ты там, черт возьми, делаешь? — спросил его дед.

— Оканчиваю обряд крещения. Разве эти люди, копошащиеся у наших ног, подбирая сладости, не напоминают тебе современное общество, в котором бедные смертные толкают, опрокидывают и давят друг друга, чтобы вырвать для себя блага, которые рассыпает среди них бог? В этом обществе сильный тоже попирает ногами слабого, а слабый, истекая кровью, взывает о помощи, в нем богач, полный высокомерного презрения, насмехается над теми, кого он всего лишил, и если кто-нибудь из них жалуется, то получает от насильника пинок ногой. Несчастные задыхаются, они покрыты потом, их руки в синяках, лица исцарапаны, ни один не вышел невредимым из схватки. Если бы они повиновались не инстинкту корыстолюбия, а своим правильно понятым интересам, они не должны были бы драться из-за этих конфет, а поделить их по-братски между собой.

— Возможно, — согласился Машкур, — но постарайся сегодня вечером не слишком грустить и усни спокойно. Завтра утром ты будешь свободен.

— Каким образом? — удивился дядя.

— Чтобы выручить тебя, мы продали наш маленький виноградник в Шуло.

— И вы подписали уже купчую? — с тревогой в голосе спросил Бенжамен.

— Нет еще, но сегодня вечером мы подпишем ее.

— Слушай ты, Машкур, и вы, дорогая сестра, помните хорошенько то, что я сейчас скажу нам. Если вы, чтобы вырвать меня из цепких рук Бонтэна, продадите ваш виноградник, то первое, что я сделаю, это навсегда уйду из вашего дома, и вы больше никогда меня не увидите.

— И все же, — ответил Машкур, — мы продадим его. Братья мы или нет? Как я могу допустить, чтобы ты сидел в тюрьме, когда в моих силах освободить тебя. Ты, Бенжамен, философ и потому умеешь относиться ко всему философски, но я-то этого не умею. Пока ты в тюрьме, у меня кусок застревает в горле, и я не могу спокойно выпить стакана белого вина.

— А мне, — подхватила бабушка, — ты думаешь, легко привыкнуть к тому, что тебя нет среди нас? Разве не мне на своем смертном одре поручила тебя мать? Разве не я вырастила тебя? Разве ты не был для меня старшим сыном? А наши бедные дети, жалко смотреть на них с тех пор, как тебя нет среди нас, можно подумать, что в доме покойник. Все хотели итти с нами навестить тебя, а маленькая Манетта не пожелала прикоснуться к пирогу, говоря, что оставит его дяде Бенжамену, который ест теперь в тюрьме только черствый хлеб.

— Нет, это слишком! — взяв Машкура за плечи и подталкивая его к выходу, сказал дядя. — Уходи, Машкур, и ты, сестра, иначе я не ручаюсь за себя, но предупреждаю вас, если вы продадите виноградник, чтобы выкупить меня, то мы никогда больше не увидимся.

— Брось, дурачок, разве брат не стоит всех виноградников мира? разве ты не поступил бы так же по отношению к нам, если бы мы были в беде? Когда ты разбогатеешь, то поможешь нам вырастить наших детей. При твоем положении и талантах ты сторицею вернешь нам то, что мы делаем для тебя сегодня. И что будут говорить о нас соседи, если мы из-за ста пятидесяти франков оставим тебя сидеть в тюрьме? Согласись же, Бенжамен, будь умником.