Мой дядя Бенжамен
Шрифт:
— Хорошо, господин Менкси, — ответил дядя.
— Прекрасно, другого ответа я и не ждал от твоей дружбы. А теперь вот что: ты дерешься на дуэли?
— Какой черт проболтался вам об этом? — изумился дядя. — Ваши больные от вас ничего не скрывают, это мне известно, но разве вы расспросили моих больных?
— Ты дерешься на дуэли с Пон-Кассе, проказник. Через три дня у вас назначено свидание у Круа-де-Мишелэн, и, в случае, если ты избавишь меня от него, другой мушкетер станет на его место. Ты видишь, что я очень хорошо осведомлен обо всем.
— Что это значит, Бенжамен! —
— Как, несчастный, — добавила бабушка, — ты дерешься на дуэли?
— Выслушайте меня, ты, Машкур, и вы, моя дорогая сестра, а также вы, господин Менкси! Это правда, я дерусь с господином де Пон-Кассе, мое решение бесповоротно, и потому не тратьте времени на бесполезные уговоры.
— Я пришел не с тем, чтобы препятствовать твоей дуэли, — ответил господин Менкси, — а с тем, чтобы сообщить тебе способ выйти из нее победителем и прославиться по всей округе. Сержант знает такой прием, при помощи которого можно обезоружить целую корпорацию фехтмейстеров. Как только он выпьет стаканчик белого вина, он даст тебе первый урок. Я оставлю его у тебя до четверга, сам останусь здесь и буду следить за тем, чтобы ты не терял времени по трактирам.
— Но мне не нужен ваш прием, и если он так неотразим, то какая же заслуга в том, что благодаря ему я поражу виконта? Гомер, изобразив Ахиллеса неуязвимым, тем самым лишил всякого значения его мужество. Я уже обо всем подумал и решил драться не на шпагах.
— Безумец! Не решил ли ты драться на пистолетах? Если бы вопрос шел об Артусе, широком как шкаф, тогда куда ни шло, но ты?
— Я не буду драться ни на шпагах, ни на пистолетах, между нами произойдет дуэль, более подходящая к моему ремеслу. Пока я вам ничего больше не скажу, господин Менкси, вы все увидите сами.
— В добрый час, — ответил тот. — Но все же научись тому приему, о котором я тебе говорил, это не может помешать тебе. Нельзя знать, что может пригодиться человеку.
Комната дяди помещалась во втором этаже над комнатой Машкура. После завтрака он, для первого урока фехтования, удалился в нее с сержантом и господином Менкси, но урок длился недолго. При первом же выпаде Бенжамена источенный червями пол треснул под его ногами, и он провалился до подмышек.
Сержант, ошеломленный внезапным исчезновением Бенжамена, замер в позе человека, откинувшего назад изогнутую левую руку, а правой собирающегося отразить удар. Что же касается господина Менкси, то он чуть не задохся от смеха.
— Где Ратери? — кричал он. — Сержант, куда вы девали Ратери?
— Мне прекрасно видна голова Ратери, — отвечал сержант, — но пусть меня разорвут черти, я не могу понять, куда девались его ноги.
В это время Гаспар находился в комнате отца. В первое мгновение он был слегка изумлен внезапным появлением над своей головой дядиных ног, но вскоре его изумление сменилось приступом неистового хохота, смешавшегося с хохотом господина Менкси.
— Эй, Гаспар! — закричал, услыхав этот смех, дядя.
— Эй, дорогой дядя! — прокричал ему в ответ Гаспар.
— Гаспар, тащи сюда кожаное кресло твоего отца и подставь его
— Не могу! — отвечал озорник. — Матушка не позволяет становиться на него ногами.
— Тащи его сейчас же сюда, чертов хоругвеносец.
— Снимайте башмаки, тогда притащу.
— Дурак, как же я сниму башмаки, когда мои ноги в первом этаже, а руки во втором?
— Ну, тогда заплатите мне двадцать четыре су.
— Я дам тебе потом тридцать су, только тащи сюда скорее кресло.
— Никакого кредита, — ответил Гаспар, — давайте деньги сейчас, а не хотите — так никакого кресла вам не видать.
В эту минуту, к счастью для дяди, появился Машкур. Он дал пинка ногой Гаспару и выручил шурина из беды. Бенжамен отправился продолжать свой урок к Пажу, и через два часа стал биться так ловко, что не уступал в этом искусстве своему учителю.
XIX. Как дядя трижды обезоружил де Пон-Кассе
Тусклый и неприветливый рассвет февральского дня едва окрасил стены дядиной комнаты, как он уже был на ногах. Тщательно одевшись и стараясь ступать осторожно из боязни разбудить сестру, он спустился вниз и только что собирался переступить порог, как почувствовал, что женская рука легла ему на плечо.
— Как, дорогая сестра! — смутившись, воскликнул он. — Вы уже проснулись?
— Скажи лучше, Бенжамен, вы еще не засыпали. Ты сам легко можешь понять, Бенжамен, как я страдаю при мысли, что ты уходишь отсюда, полный жизни, сил, надежд, а вернешься сюда, может быть, пронзенный шпагой на руках друзей. Итак, твое решение неизменно, ты решил драться? Но подумал ли ты прежде, чем решиться на это, о том трауре, которым твоя смерть окутает этот печальный дом? Когда прольется последняя капля твоей крови, для тебя наступит конец всему. Но для нас! месяцы, годы пройдут, пока утихнет наша печаль, и на твоем могильном кресте уже успеют высохнуть капли смолы, а наши слезы не перестанут струиться.
Дядя хотел уйти, может быть, он плакал, но бабушка удержала его за полы камзола.
— Спеши же на кровопролитное свидание! — воскликнула она. — Ты, лютый зверь, не заставляй господина де Пон-Кассе ждать себя. Может быть, твоя честь требует того, чтобы ты ушел, не обняв на прощанье сестры, но возьми от меня хоть ладанку, которую мне принес дяди Гильомо; она предохранит тебя от той опасности, навстречу которой ты так безрассудно стремишься.
Дядя положил ладанку в карман и скрылся.
Он побежал в гостиницу и разбудил господина Менкси. Затем, захватив по дороге Артуса и Пажа, они направились завтракать в кабачок, неподалеку от Бёврон. Дядя, если ему суждено было пасть, не хотел умирать с пустым желудком; он уверял, что душа, которая предстанет перед божьим судом под хмельком, смелее и потому лучше сможет защитить себя, чем та бедная душа, которая с утра напилась лекарственных трав да сахарной воды. Сержант также присутствовал за завтраком. Когда приступили к десерту, дядя попросил его отнести к месту дуэли стол, коробку и два стула и разжечь костер из тычин соседнего виноградника; затем он заказал кофе.