Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники
Шрифт:
Брат вручил мне свои стихи, писанные собственной рукой, с тем чтобы я переслала их через тебя бедняге Александру Языкову, Преображенскому капитану, ради утешения: но Языков, как должно быть тебе известно, так страдает от тяжкой раны, полученной при взятии неприятельской батареи, что ему не до стихов; посылаю на всякий случай. Передай ему их да отпиши Александру Сергеевичу, как ты его нашел? Другой экземпляр Александр хочет послать своему приятелю Саломирскому; этот тоже, говорят, сильно ранен; рассказывали даже, что ему оторвало челюсть, но слух, к счастию, оказался неверным.
Показала я брату присланные тобою патриотические солдатские песни Ширкова и Сиянова на знаменитый штурм; стихи, не в обиду будь этим храбрым двум воинам сказано, незавидны. Брат прочел, рассмеялся и сказал: «Изящного тут мало, но все же стихи остроумны, а главное, в «них русский дух и Русью пахнет», кто во что горазд». Посылает он этим пиитам сердечный поклон и очень рад, что Лев остановился вместе с Сияновым у тебя. Не вдохновился ли и он музой своего приятеля?
Кстати
132
Сергея Львовича.
Прочитав это нравоучение и продолжая смеяться, Александр довольно сильно ущипнул меня за щеку и проговорил: «Recevez cette caresse fraternelle! Vous n’etes qu’une (Примите эту ласку как братскую. Вы всего лишь (фр.)) Маремьяна старица, что обо всем на свете печалится». Но братская ласка – лаской, а его просьба, при прощании, отыскивать ему так же, как для родителей, квартиру – мне совсем не по нутру. Найдешь – не понравится, и на меня же посетует: хочет непременно поселиться если не на Английской набережной, то поблизости. Впрочем, переедет не раньше половины октября.
Смеется Александр и над тобой, в особенности же над твоим другом, бароном Бухольцом, потому что вы оба «Орест и Пилад», как он выражается, сами не знаете, что делаете.
Александр говорит справедливо. Зная мою городскую квартиру, ты пишешь мне письма на имя твоего «Пилада», а «Пилад», не осведомясь, где живу, занимается их отправкой в Царское к Александру. Брат же, пересылавший мне твои письма неаккуратно, – а два письма не переслал вовсе, – сказал вчера в оправдание: «Не отправлял тебе писем твоего мужа из-за моего доброго сердца: я их пожалел и хотел, чтобы они у меня отдохнули; не то устали бы бедняжки от длинного путешествия».
Как видишь, расположение духа Александра великолепно. Он как нельзя более обрадован и успехами в большом свете своей жены, и успехами на Руси второй, как он выразился, своей жены – музы, и оказанными ему царскими милостями, а, наконец, – сказал мне по секрету, – осчастливлен надеждой назвать себя будущей весной (1832 года) отцом семейства: Наташа, как он полагает, беременна. [133]
Зато папа и мама в отчаянии; впрочем, сами кругом виноваты, что дела запутали. В практической жизни оба совершенные дети – и мало того: избалованные дети: не могут ни с чем справиться и только кричат «вынь да положь!». Отыскала им квартиру у Синего моста, но переедут из Павловска тоже не раньше октября. Я же, все тебя поджидая и узнав, что Энгель метит на место Закревского, рассчитываю, что и ты не застрянешь в Польше; поэтому и не трогаюсь из дома Дмитриева, где все тебя мне напоминает, и ни за что не соглашаюсь ни на какие просьбы брата Александра переехать к нему; у него уже и без того гостит одна из его своячениц; ожидает еще другую и без того заводит, значит, целый гарем; выходит смешно: il sera le coq du village [134] , а еще пристегнет и меня… этого только недоставало. Я ему высказала мои мысли в шуточном тоне и высказала так забавно, что брат расхохотался; отвечал мне на шутку шуткой: зная, что и ты, милый Николай, иногда не прочь посмеяться, понимаешь невинные шутки, а потому на него не обидишься, брат попросил меня тебе написать, что сравнивает меня с неутешной Пенелопой, ожидающей в Итаку (в дом Дмитриева) своего Улиса (тебя), который после взятия Трои (Варшавы) совершит в Итаку окольный или, лучше сказать, школьный путь (il prendra le chemin de l’ecole), а лавируя теперь между Сциллой (председателем Временного правления Энгелем) да Харибдой (интендантом Погодиным) [135] , попадет в лапы на год к Цирцее какой-нибудь, а на семь лет к Калипсо – тоже какой-нибудь; но тут сравнение брату не удалось (Ici la cornparaison lui a fait defaut)».
133
Надежды
134
Он будет первым парнем на деревне (фр.).
135
Еще до своего прикомандирования к генерал-интенданту Погодину (о чем ниже) отец, по его просьбе, писал для него изредка бумаги на иностранных языках, в которых Погодин не был особенно силен.
Хлопоты Ольги Сергеевны отыскать для дяди городскую квартиру по его вкусу не увенчались, как она и предвидела, успехом. Нанятая квартира ему не понравилась, и он после своего приезда из Царского не остался в ней и на неделю; нашел другую, как пишет мать от 2 ноября Николаю Ивановичу, за 2500 рублей годовой платы, по Галерной улице, в доме Брискорна. Старики же остались выбором квартиры для них Ольги Сергеевны у Синего моста очень довольны.
Веселое настроение не покинуло Пушкина с его возвращением из Царского – настроение, которое его там вдохновило, как дядя сообщил Ольге Сергеевне, написать смешную сказку «О попе осиновом лбе [136] и работнике его Балде».
136
Впоследствии поп, как известно, преобразился в купца Остолопа.
При свидании с сестрой, после приезда, первые слова дяди были:
– Поздравь меня, Оля! У меня еще гора с плеч свалилась: Онегина, Онегина я кончил: понимаешь, Онегина! Правда, жаль было разлучиться с таким хорошим десятилетним знакомым [137] , «mais pas de bonne compagnie qu’on ne quitte» (но нет такой хорошей компании, которую не покидают (фр.)), по французской пословице: остается залить вечную горькую разлуку шампанским, – прибавил весело Пушкин, обращаясь к сидевшим у Ольги Сергеевны Мятлеву и своему лицейскому товарищу Комовскому, – право, не худо…
137
Дядя писал «Онегина» с лишком десять лет.
Последние три месяца 1831 года Ольга Сергеевна ограничивалась небольшим кружком своих подруг – Трубецких, Анны Петровны Керн, Голицыных, Талызиных, г-жи Вейдемейер и девиц Шевич, – с которыми отводила душу. Из этого дружеского кружка выбыла вдова поэта Дельвига: она еще в июне, следовательно пять месяцев спустя после кончины мужа, обвенчалась с братом другого поэта, Сергеем Абрамовичем Баратынским, но свадьбу объявила только в октябре и выехала в Москву.
Посещая и принимая своих подруг, исполняя поручения родителей, наблюдая за сбытом литературных трудов отсутствовавшего Николая Ивановича, моя мать посвящала остальное время любимому своему занятию – акварельным портретам и, следуя совету брата, продолжала свои «воспоминания» на французском языке (mes souvenirs), в которых излагала весьма интересно, в историческом порядке, происшествия, случившиеся как в доме ее родителей, так и в домах родственных ей семейств – Ганнибаловых, Ржевских, Бутурлиных, Овцыных и т. д., причем характеризовала действовавших лиц, можно сказать, неподражаемо. Вскоре после сказанного мною выше свидания с братом она прочитала ему несколько глав, написанных ею во время его отсутствия.
Дядя Александр, никогда не скрывавший перед сестрою то, что чувствовал, и никогда не льстивший ни своим, ни чужим, выслушав эти главы с особенным вниманием, бросился ее обнимать и сказал:
– Ты ли это писала? Да это образец искусства! (Mais e’est un chef d’oeuvre!) Ради Бога, пиши, пиши и пиши! Глава твоя о семействе Овцыных стоит целой поэмы, а нашего предка Юрия Ржевского рад бы сам так прелестно нарисовать в стихах, как ты нарисовала его в прозе. Вижу в этих главах и конец моей недоделанной повести о нашем прадеде Абраме Петровиче [138] и конец моего последнего отрывка [139] ! Жаль только, и как нельзя более жаль, что пишешь не по-русски, моя бесценная мадам Кампан, – заключил дядя, потчуя сестру данным ей прозвищем.
138
«Арап Петра Великого», написанный в 1827 г.
139
Родословная Пушкиных и Ганнибаловых (1830—1831 г.).
Ольга Сергеевна отвечала брату, что если ее воспоминания действительно кажутся ему сюжетом, достойным поэмы, то пусть он этим сюжетом и воспользуется, причем поставила, однако, брату условием не называть действующих лиц по фамилиям, если задумает написать поэму в стихах. Если же захочет перевести эти главы на русский язык и изложить их прозою, переделав их но своему усмотрению, – дело другое.
Дядя отвечал, что на днях он возьмет у сестры те главы, которые послужили бы дополнением напечатанных им отрывков, касающихся биографии предков Ганнибалов, но, будучи в восторге от прочитанного, умоляет «мадам Кампан» прочесть последние главы тем слушателям, которых он приведет к ней на другой же день.