Мой дядя
Шрифт:
Неожиданно мой дядя спросил:
— А вы можете выполнить мой заказ прямо сейчас, чтобы я мог забрать его?
— Нет, — живо отозвался Джайрадж. — Не до полуночи же мне сидеть за работой.
— Почему? Вы же сказали…
— Ну да, сказал и еще раз скажу: сделаю, если вы прикажете. Будете дожидаться?
Дядя, совсем сбитый с толку, ответил:
— Нет, не могу. Мне нужно поспеть в храм. — И печально задумался над своим нерушимым расписанием: молитвы — размышления — еда — сон.
— Сейчас пять часов. Работа ваша займет два часа — клей должен высохнуть. На это нужно время.
Каждое слово этой речи доставляло лысому великое удовольствие, а выслушав ее, он добавил от себя:
— Притом не забудьте, я экономлю на помаде, — и нагнул голову, чтобы все могли обозреть его блестящую макушку. Я покатился со смеху, Джайрадж из вежливости тоже посмеялся, а на дядином лице появилась снисходительная улыбка. Атмосфера разрядилась, и лысый, пользуясь этим, заикнулся о деле, которое привело его сюда.
— Попечитель… — начал он, но Джайрадж перебил его:
— Ох уж эти мне попечители, школьный попечитель, храмовый попечитель, больничный попечитель, не люблю я их, какие бы ни были, так что хватит о них толковать, надоело.
Лысый вскочил, подбежал к двери, сунул голову внутрь и взмолился:
— Прошу вас, прошу, не дайте мне уйти с пустыми руками. Он рассердится, подумает, что я где-нибудь околачивался без дела.
Тут лицо Джайраджа выразило озабоченность, и он сказал:
— Так-таки подумает? Ну ладно, получит он свое фото, хоть бы мне сегодня вовсе не пришлось спать. Забудем про сон и отдых, пока попечитель не будет ублаготворен. Точка. — И он обратился к дяде: — А вы — сразу после попечителя, хоть бы мне пришлось просидеть всю ночь.
— Всю ночь? — переспросил дядя. — Но мне скоро нужно идти.
— А кто вам мешает? Пожалуйста, идите. Мои планы и мое обещание остаются в силе. Доверьтесь мне. Вам непременно хочется повесить на стенку этот групповой портрет нынче вечером; возможно, это самый благоприятный день в вашем календаре. Ну что ж, каждому свое, нынче вечером будет готово. Обычно я беру за этот формат три рупии. Как, доктор, вы не считаете, что это слишком дорого?
Меня поразило, что он опять назвал моего дядю доктором. А дядя подумал и сказал смиренно:
— Сама карточка и то стоила всего две рупии.
— В таком случае взываю к вашему чувству справедливости. Неужели вам кажется, что рама и паспарту в чем-нибудь уступают самой фотографии?
Сидевшие на скамье слушали этот разговор, одобрительно кивая (как хор в древнегреческой трагедии), и дядя сказал:
— Ну хорошо, три. — Он поглядел на башню с часами. — Уже
— Куда там. Самое раннее в восемь.
— Тогда я пойду. А как мне ее получить?
Джайрадж сказал:
— Я постучу в вашу дверь и вручу ее вам. Плату в сумме трех рупий попрошу оставить сейчас. Не удивляйтесь, что беру деньги вперед. Вы видите эту комнату. — Он указал на чулан в глубине мастерской. — Тут полно снимков богов, демонов и людей, в рамках и под стеклом, за которыми не пришли заказчики, а я в те времена не умел напоминать о плате. Если заказ не берут сразу, я храню его в этой комнате двадцать лет. Так полагается. Впрочем, вашу фотографию я не намерен хранить двадцать лет. Я принесу ее сегодня же… или… — Ему пришла в голову новая мысль. — Почему бы вам не оставить здесь мальчугана? Он и заберет фотографию, а я его провожу до дому.
Сперва это показалось невозможным. Дядя покачал головой и сказал:
— Ну что вы, как он может здесь остаться?
— Неужели ж вы мне не доверяете? Будьте спокойны, к концу дня я вам доставлю и его и заказ.
— Но если вы все равно пойдете в ту сторону, зачем же мальчику оставаться у вас?
— По чести говоря, чтобы я уж наверняка сдержал слово, не поддался внезапному искушению запереть мастерскую и убежать домой.
— До полуночи?
— О нет, это я шутил. Раньше, гораздо раньше.
— А как быть с его едой? Он привык ужинать в восемь.
Джайрадж указал на ресторан через улицу.
— Я его накормлю досыта. Я ребятишек люблю.
Дядя посмотрел на меня.
— Ну как, останешься?
Я был вне себя от радости. Джайрадж угостит меня по-царски, и я могу еще долго любоваться потоком людей и повозок на Базарной улице.
— Дядя, ты не бойся, — сказал я. Мне вспомнились отчаянно храбрые герои приключенческих романов, о которых я слышал. Так хотелось, чтобы и мне после сегодняшнего было чем гордиться, и я уговаривал дядю: — Ну пожалуйста, оставь меня и уходи. А я приду потом.
Джайрадж поднял голову, сказал: — Да не тревожьтесь вы за него, — и протянул руку. Дядя достал кошелек и отсчитал ему в ладонь три рупии, бормоча:
— Я еще никогда не оставлял его одного.
— Бросьте, — сказал Джайрадж. — Наши мальчики должны приучаться к самостоятельности. Мы должны стать сильной нацией.
Когда дядя ушел, Джайрадж сдвинул мою карточку на пол, а на ее место положил групповой портрет — заказ попечителя. Разглядывая его, он сказал:
— Фотография-то неважная. Опять этот шарлатан, уж как он гордится своей электронной вспышкой! Уверяет, что носит с собой солнечный свет, а как направит луч в лицо несчастным заказчикам, они что делают? Либо зажмуриваются, либо уж так раскрывают глаза, будто призрак увидели. Вот этот, в центре, хоть у него и гирлянда на шее, и вид очень важный, да и другие тоже — ни дать ни взять обезьяны, рассевшиеся на манговом дереве. — Лысая голова одобрительно кивала. Джайрадж то и дело поднимал глаза от работы, чтобы убедиться, что его слушают. Я сидел между ними. Вдруг Джайрадж приказал: — Мальчик, пересядь. Дай ему пододвинуться ко мне. — Я тотчас повиновался.