Шрифт:
Фрэнк О'Коннор
Мой эдипов комплекс
Перевод М. Загота
Всю войну - первую мировую - отец был в армии, и до пяти лет я почти не знал его, а то, что знал о нем, не внушало мне опасений. Иногда, просыпаясь, я видел - рядом с моей кроватью стоит кто-то большой в военной форме, держит свечку и смотрит на меня.
Иногда слышал, как на рассвете хлопала входная дверь, и по булыжной мостовой, удаляясь, стучали подбитые гвоздями сапоги. Он появлялся и исчезал таинственно, как Сайта Клаус.
Под утро я забирался в большую мамину кровать, и, когда отец ночевал дома, приходилось тесниться, но, в общем-то, его появления мне даже нравились.
Война была самым безмятежным временем в моей жизни. Окно моей комнаты на чердаке выходило на юговосток. Мама завешивала его занавесками, но это мало что меняло. Я просыпался с рассветом в самом что ни на есть солнечном настроении, готовый излучать свет и радость. От вчерашних забот не оставалось и следа. Жизнь, как никогда впоследствии, казалась простой, понятной и полной всяких возможностей. Я высовывал из-под одеяла ноги они у меня назывались миссис Левая и миссис Правая - и выдумывал всевозможные ситуации, в которых они обсуждали дела на день. Миссис Правая вела беседу с живостью и выражала свое мнение очень решительно. Миссис Левая была мне не так подвластна и обычно ограничивалась покачиванием в знак согласия.
Они обсуждали все на свете: куда мы сегодня с мамой пойдем, что Сайта Клаус принесет мне на рождество, как сделать, чтобы жилось нам еще радостнее. Тут, например, речь часто заходила о младенце. Никак мы с мамой не могли насчет него договориться. На нашей улице младенцы были у всех, кроме нас, но мама считала, что завести его сейчас мы не можем, потому что стоят они семнадцать с половиной фунтов, вот вернется папа с войны, тогда другое дело. Какие глупости! Вон Джини купили младенца, а всякий знает, что семнадцать с половиной фунтов им не по карману. Значит, подыскали подешевле, а мама, наверное, на таком деле не хотела экономить. Но, по мне, младенец, как у Джини, нам вполне подошел бы.
Покончив с планами на день, я вставал, подвигал стул:
к окошку и открывал его, только чтобы высунуть голову.
Окно выходило на другую улочку, и я видел садики перед домами, дальше, за глубокой долиной, на холме - высокие дома из красного кирпича, пока еще в тени, а дома на нашей стороне долины уже освещались солнцем, хотя причудливые тени делали их какими-то чужими - добротными и свежевыкрашенными.
Потом я шел в мамину комнату и забирался в большую кровать. Мама просыпалась, и я начинал рассказывать ей обо всех своих затеях. К этому времени я, сам того не замечая, успевал в своей ночной рубашке превратиться в ледышку, и вот я говорил и согревался; наконец сковавший меня лед таял, и я засыпал рядом с мамой, а будил меня уже звон посуды на кухне - мама готовила завтрак.
После завтрака мы отправлялись в город - слушали мессу в церкви св. Августина, молились за отца, ходили по магазинам. Если днем была хорошая погода, мы выбирались за город - либо просто погулять, либо навестить в монастыре св. Доминика лучшую мамину подругу. Мама всех монахинь просила молиться
Однажды утром я влез в большую кровать и обнаружил там отца, который, по своей привычке, явился как Сайта Клаус, нежданно-негаданно, но утром вместо военной формы он надел свой лучший синий костюм, а мама была на седьмом небе от счастья. Я особых поводов для счастья не видел, потому что без формы отец ничего особенного собой не представлял, но мама сияла; она объяснила мне, что бог услышал наши молитвы, и мы первым делом пошли в церковь поблагодарить его за то, что отец вернулся домой живым и невредимым.
Вот уж радость-то! В тот же день к обеду отец вышел в. домашних шлепанцах, в старом грязном берете, чтобы не продуло голову, и, закинув ногу на ногу, принялся с серьезным видом что-то говорить маме, которая взволнованно его слушала. Мне, понятное дело, не понравилось, что мама волновалась, это ей совсем не шло, и я перебил его.
– Подожди, Ларри, - мягко сказала мама.
Она всегда так говорила, когда к нам являлись непрошеные гости, поэтому я не обратил внимания и продолжал лезть.
– Пожалуйста, помолчи, Ларри, - с раздражением произнесла она.
– Не видишь, что я разговариваю с папой?
Мне потом не раз приходилось слышать эти зловещие слова: "Я разговариваю с папой". Ну, если бог так откликнулся на мои молитвы, видно, не очень внимательно он меня слушал!
– А почему ты разговариваешь с папой?
– спросил я с самым что ни на есть безразличным видом.
– Потому что нам с папой надо поговорить о деле.
Не мешай нам!
После обеда отец, по просьбе мамы, повел меня гулять. На этот раз мы отправились не за город, а в центр, и я уже было обрадовался - может, с отцом не так и плохо? Но радовался я напрасно. Прогулку по городу мы с ним понимали совершенно по-разному. Его совсем не интересовали трамваи, пароходы, лошади - казалось, ему только и надо, что поболтать со всякими дядьками его возраста. Если я хотел остановиться, он знай шел себе дальше и тянул меня за руку. Но если останавливался он, выбора у меня не было. А прислонится к стене - значит, будет стоять долго, это я сразу заметил.
Меня даже затрясло, когда он застрял второй раз. Да он собирается торчать здесь целую вечность! Я стал тянуть его за пальто и брюки. С мамой в таких случаях шутки плохи, она могла накричать: "Ларри, веди себя как следует, не то я сейчас тебя шлепну", отец же - удивительное дело - и бровью не повел, стоял себе и улыбался.
Я посмотрел на него, прикинул - а может, взять и заплакать? Да его и слезами-то не прошибешь! В общем, гулять с ним было все равно что с горой. Он либо не замечал, что там путается и копошится под ногами, либо снисходительно усмехался сверху вниз, с заоблачной вышины. До того был занят собственной персоной, что дальше некуда.
За чаем снова началось: "Я разговариваю с папой", но теперь дело еще больше осложнилось - отец держал в руках вечернюю газету и каждые две минуты опускал ее и рассказывал маме, что он там интересного вычитал.
Это был запрещенный прием. Один на один, по-честному, я бы еще мог побороться с ним за мамино внимание, но когда он брал себе в помощь столько народу, я был бессилен. Несколько раз я все же пытался перехватить инициативу, но безуспешно.
– Когда папа читает, ты должен вести себя тихо, - раздраженно оборвала меня мама.