Мой генерал
Шрифт:
— Господи, Галя, конечно, — засуетилась Марина, — я только сбегаю в свой номер.
— У меня есть деньги, — перебил их Тучков и открыл коньяк. Пробка как будто вздохнула. — Выпейте, Галя. И ни сегодня, ни завтра вы ни на чем не уедете, поезд в Москву будет только в понедельник.
— Мне все равно, — заявила она. — Я не в Москву тогда. А потом как-нибудь.
— А… зачем так срочно? Дождитесь поезда, и тогда…
— Завтра приедет его жена, — равнодушно сказала Галя. — Забирать. Мне здесь не место. И денег у меня нет.
— Как пропали?! — поразилась Марина.
Санаторий гордился тем, что у них «никто не ворует». Об этом сообщалось каждому отдыхающему, можно сказать, еще на станции.
— Пропали, — так же равнодушно проговорила Галя. — Мне уехать надо, а не на что. За так не повезут. И ждать некогда. Дадите?
Федор Тучков выудил бумажник, открыл и положил перед ней, рядом с рюмкой, кучку бумажек — довольно много.
— Спасибо, Марина Евгеньевна, — сказала Галя. Вряд ли она видела Тучкова. — Я пошла.
— Нет, выпейте сначала! — Марина схватила ее за руку. Рука была холодной и влажной. — Выпейте, выпейте.
Галя опрокинула в себя коньяк, поставила рюмку и опять сказала:
— Спасибо. Мне больше ничего не нужно. Я… верну вам, Марина Евгеньевна.
— Зачем он собирался в милицию? — вдруг жестко спросил Тучков. — Вы знаете?
— Знаю.
Маринино сердце приостановилось, а потом пустилось в разгон — все быстрее и быстрее.
— Зачем, Галя?
— Какое это теперь имеет значение?
— Имеет.
Она пожала плечами. Ей было все равно. Наверное, в голове у нее тоже что-то сломалось.
— Он узнал того, которого Марина Евгеньевна нашла. Он из Ярославля родом, Вадик, а тот был какой-то главный ярославский бандит. Он все вспоминал, вспоминал, а потом вспомнил и сказал — пойду в милицию. Менты небось и не знают, какого тут большого человека в воду спихнули. Небось, когда узнают, всем отделением свечки пойдут ставить за упокой души. Он был уверен, что тот не сам утонул. Такие, говорит, сами не тонут. — Она помолчала, а потом добавила: — Я тоже должна свечку поставить. За упокой души.
Федор Тучков мельком взглянул на Марину. У той глаза налились слезами, губы водило из стороны в сторону — так жалко было несчастную Галю!
Федор потрогал ее за плечо. Она обернулась и посмотрела на него. Он отрицательно покачал головой, и Марина поняла — рыдать нельзя. Сочувствовать можно, но только тихо, про себя.
У него работа — бывшее ее собственное «приключение», — он должен ее делать, а она не должна ему мешать.
Она не станет мешать. Только Галю очень жалко.
Федор Тучков чем-то странно хрустнул, как будто сел на стекло, и налил Гале еще коньяку. Марине некогда было разбираться, чем он там хрустит. Чайник закипел, изрыгнул пар и выключился. Марина разложила в кружки пакетики и залила кипятком — может, она выпьет, эта несчастная глупая девчонка, у которой нет даже денег, чтобы вернуться
— Спасибо, Марина Евгеньевна, — сказала та опять. — Больше не у кого попросить. У вас лицо похоже на человеческое.
— Что случилось сегодня утром? Почему вы были так расстроены? Почему не пошли с ним кататься на лошадях? Вы же хотели.
— Будь они прокляты, эти лошади, — равнодушно заметила Галя.
— Почему вы плакали?
— Я не помню. Разве я плакала? Я теперь, наверное, никогда не заплачу.
— Вы плакали. Вы попались нам навстречу, все лицо у вас было в слезах.
Генерал Тучков говорил как-то очень жестко, неуместно жестко, так нельзя было разговаривать с убитой горем девчонкой, у которой сломались не только тело и голос, но, кажется, еще и мозги.
Гестаповец, подумала про него Марина. Ну, конечно!
— Галя, почему вы плакали?
— А? А он сказал, что не женится на мне. Никогда. Я ему сказала, что хочу, чтобы у нас был ребенок, а он стал надо мной смеяться.
— Выпейте. — Марина сунула ей в руки кружку с чаем. От чая поднимался пар, такой успокоительный, такой привычный. — Выпейте горяченького, Галя.
— Он сказал, что у него уже есть ребенок. Тот, который у жены. И еще он сказал, что ее любит, понимаете? Меня трахает, а ее любит. Тебе не понять, он сказал.
Да уж, подумал Федор Тучков, где уж тут понять.
— А вы что ему ответили?
— Я ответила, что его люблю, что думала, что он меня тоже любит… А он сказал — что ты понимаешь в любви? Ты же проститутка. Проститутки понимают только одно — деньги и удобства. А я… я… правда не за деньги. Я его люблю.
— Конечно, конечно, любишь, — успокоила Марина и подтолкнула ее руку ко рту. — Ты попей пока.
— Я не хочу. Я… домой хочу. Зачем он упал?
— Это вы его убили? — вдруг спросил гестаповец Тучков. Галя посмотрела на него. Черные волосы, висевшие вдоль бледных щек, делали ее похожей на утопленницу.
— Это он меня убил, — внятно произнесла она. — Сам умер и меня убил. Я теперь даже не смогу его похоронить. Мне не разрешат. Не пустят, потому что я никто и мне там не место. Он ее любил, а меня трахал. И ребенок у него уже был. А на меня наплевать. Конечно.
— Галя, кого он узнал из отдыхающих? Марина слышала, что он говорил вам — «это она». О ком он говорил?
— Я не помню, — ответила она равнодушно. — Да какая разница!
— Большая.
— Он все равно умер, и я даже не смогу его похоронить. А когда поезд в Москву?
— В понедельник, Галя.
— Только в понедельник? Тогда я еще куда-нибудь. Куда еще есть поезд? Вы не знаете, Марина Евгеньевна?
— Галя, кого он узнал? Кто это «она»?
— Она его заберет, а я тут одна останусь? Нет, уж лучше я уеду. Да какая разница, в Москву или нет?
— Ты бы маме позвонила, — посоветовал Тучков Четвертый жестко. — У тебя мама есть?