Мой генерал

Устинова Татьяна Витальевна

— Нет.

— Что?

— Во-первых, это не было бесчеловечно. Во-вторых, я подмешала ему препарат в шампанское. Он был в сознании, но почти парализован. Просто оглушить его было мало. Он стал бы звать на помощь, сопротивляться. Мы не справились бы с ним.

— Почему такой странный ремень?

— Это Сережин ремень. Свой этот ублюдок снял, когда… полез ко мне, а мы потом про него забыли. Сергею пришлось связать его своим.

— Как вы протащили его мимо дежурной?

— Никак. Была ночь. Мы сбросили его с балкона, а потом вылезли сами.

— Второй этаж.

— Нам не было его жалко.

— Понятно.

Марина

все терла и терла нос, который почему-то чесался, и казалось, от того, что он так чешется, что-то скребется прямо в мозгу, в самой его середине.

— Зря ты ему все выложила, Юлька, — задумчиво сказал Сережа. — Зря. Хороший был план. Только вы не верьте ни одному ее слову. Она такая… стерва, все что угодно может наговорить. Всем этим делом занимался я, и больше никто. Она просто… хотела с ним переспать, а я его убил. Из ревности.

— Что ты несешь! — проговорила Юля с досадой. — Я сама все сделала!

— Стоп, — устало сказал Федор Тучков Четвертый. — Все это так благородно, что я сейчас заплачу. Марина, перестань чесаться.

Он отошел от двери, плюхнулся на диван и потер лицо. Звякнули вывалившиеся из ворота гавайской рубахи железки.

— Я знаю, кто такой Георгий Чуев по кличке Чума, — объявил Тучков из-за сложенных ковшиком ладоней, — но я не знаю вас. Ни одного, ни второго. Не помню. Вы кто?

Юля и Сережа молча переглянулись.

Тучков вздохнул и свесил руки между колен.

— За что вы его… казнили? Личные мотивы?

— Да. — Это опять сдержанная Юля.

— Какого порядка? Она еще помолчала.

— Он изнасиловал мою сестру. Это было пять лет назад.

— Юлька! — крикнул Сережа.

— Ей было двадцать два года. Она ждала мужа. Муж на подводной лодке ходил. Чума увидел ее на улице, затолкал в машину, и никто, конечно, за нее не вступился. Он же в городе хозяин был! Урод, ублюдок, мерзавец! Дня три они держали ее на какой-то даче и насиловали по очереди, а потом вышвырнули за городом. Она была беременная, на пятом месяце, и ребенок погиб. Она выбросилась из окна в больнице, когда узнала, что ребенка тоже нет. Она не справилась, понимаете? И Олежки не было рядом. Может, это и хорошо, конечно, а то бы он… стал мстить, и его тогда бы тоже убили. А так он не узнал ничего. Сказали — в послеоперационном шоке была, а в городе он никогда не жил. Он сам из Питера, Олежка. У нее на щеке мелко тряслась какая-то жилка, и казалось странным, что она так часто и мелко трясется, когда Юля сидит совершенно неподвижно.

— А вы, Сергей? — спросил Тучков Четвертый как ни в чем не бывало, и Марина вдруг вспомнила, как думала про него — гестаповец.

— Отец, — морщась, сказал Сергей. — У него заправка была. Что-то там они с Чумой не поделили. Чума взял его в заложники, а нам стал кассеты присылать, как они ему по одному пальцы отстреливают, и он от боли визжит и по полу катается. В день по кассете, в день по пальцу. Десять дней. Только денег у нас все равно таких не было, как он просил, — сто пятьдесят штук, и собрать мы не могли, кто бы нам дал?! На одиннадцатый прислали кассету, как его убивают. Прямо в голову, в висок. Мать умерла, сразу же. Я уехал в Москву, а потом Юлька меня нашла через моего друга армейского, ну, и мы решили, что вдвоем нам легче будет… его искать. В Ярославле никто про него не знал, он из города канул куда-то, а

потом друг мой, Саня, тот самый, через которого Юлька нашлась, позвонил и сказал, что Чума теперь вроде бы законопослушный американец, только вот наезжает каждый год в Россию, в санаторий один. В Ивановскую область. Мы нашли его еще в прошлом году, а в этом решили — все, хватит.

И опять все помолчали.

— Друг Саня откуда? — деловито спросил Тучков.

— Из РУБОПа. Только вот Саня тут совсем ни при чем!

— Ярославский РУБОП?

Сергей кивнул неохотно.

— Так что нам не было его жалко, — холодно сказала Юля. — Совсем. Мы радовались. Мы, знаете, после того как его утопили, шампанского напились и спали, как младенцы, — просто от счастья. От того, что мы эту гадину раздавили. И не помрет он своей смертью в теплой американской постели, а наглотается вонючей воды и станет гнить в пруду, и никто о нем не вспомнит никогда!

— Арестовывайте меня, — мрачно предложил Сергей. — А ее не трогайте. Какая у бабы на зоне жизнь! Не трогайте, а?

— Ну, — проговорил Федор Тучков, — это все тоже очень благородно. Иванникову Александру из Ярославского РУБОПа, если это тот, кто вам Чуева сдал, привет от меня большой. Скажете, Тучков Федор Федорович кланяться велел.

Сергей моргнул. Юля как-то странно дрогнула.

— Марина, пошли. Что это у тебя нос такой красный? — вдруг удивился он.

— Это потому, что я плачу, — пробормотала Марина.

— Ты не плачь, — посоветовал Тучков Федор Федорович, взял ее за руку, повел и у самой двери приостановился и оглянулся. — Да, а вы, молодые люди, больше «Графа Монте-Кристо» в жизнь не претворяйте. Одного раза достаточно, это я вам точно говорю.

И они с Мариной вышли из директорского кабинета в пустую приемную, а Юля с Сережей остались.

— Ну как ты, Маруся?

— Не называй меня Марусей! — велела она и все-таки заплакала по-настоящему.

* * *

На огромном — до самого горизонта — поле было жарко, просторно и пахло травой, летом, вчерашним дождем и землей. Далеко, за косогором, ходил важный маленький трактор, отсюда его было почти неслышно. За ним тянулся ровный черный след.

Марина задрала голову и посмотрела в небо, где плавали ястребы, перекликались странными голосами. Дурацкая шляпа из итальянской соломки немедленно скособочилась, покосилась, и пришлось хватать ее рукой и держать, чтобы не свалилась.

В той стороне, где были ястребы, высилась золоченая голова памятника из темного мрамора, и под сливочными июльскими облаками стояли стога, только что сметанные, совсем зеленые.

— Маруся! — издалека закричала свекровь. — Они говорят, чтобы мы поднимались на батарею Раевского!

— А где она? — в ответ закричала Марина, так, что из близких кустов выпорхнула какая-то сердитая птаха.

Свекровь махнула рукой в сторону златоглавого памятника. Марина кивнула и пошла через поле, а свекровь в обход, потому что у нее была «пониженная проходимость», как формулировал свекор.

Идти по полю было приятно. Солнце грело спину, и, если бы не дурацкая шляпа, которую ей сунула мама, жизнь была бы прекрасной. Теперь у шляпы задрались поля, и Марине приходилось держать ее обеими руками, чтобы не улетела.