Мой личный врач
Шрифт:
Теперь мне стало понятно, почему господин Шадрин А. З. так упорно избегал СМИ: он понимал, что для них некоторая пикантность его второй женитьбы могла стать сладкой конфетой, которую они готовы обсасывать до посинения. Хотя, если разобраться, в наш просвещенный век есть масса примеров, когда господа толстосумы не только не делают тайны из адюльтера, но и придумывают его, чтобы, как говорит Костик, пропиариться, ну а некоторые вообще ради пиара готовы собственных жен сделать героинями порнографических альбомов.
– А чем болела Мария Эрнестовна?
– Да толком не знаю,
Мне хотелось задать поварихе еще пару вопросов, но я не успела: двери лифта раскрылись, и из него вышла Агнесса Николаевна.
– Хорошо, что вы здесь, Лиза, вы мне нужны.
– Меня Вера Дмитриевна отпустила кофе попить.
– Ради бога, пейте на здоровье… Я и сама к вам с удовольствием присоединюсь.
Когда мы с домоправительницей выкушали по чашке отличного кофе, заедая его чудесными слойками с клубничным муссом, она сказала:
– У меня к вам небольшая просьба. Дело в том, что наш дедусик вчера ездил в Москву, промочил ноги, а сегодня вернулся скрюченным: у него обострился радикулит. Вы не могли бы ему массаж сделать?
– Конечно, могу. А дедусик – это отец Веры Дмитриевны, как я полагаю?
Агнесса недоуменно уставилась на меня, потом тряхнула головой, словно отгоняя наваждение.
– Надо же, я совершенно забыла, что вы только вчера к нам поступили на службу, мне кажется, что вы у нас уже давно и всех знаете. Да, Дмитрий Александрович – дедушка Антона. Личность по-своему замечательная. Был одним из первых программистов в нашей стране, работал с самим Лебедевым (хотя вам эта фамилия, вероятно, ничего не говорит)… И Антон, и я, мы оба учились по его учебникам. Кстати замечу, что в общении он человек достаточно сложный и весьма капризный. Например, Евгения Эммануиловича почему-то не жалует и к его помощи обращаться не желает.
Я мысленно усмехнулась: пожалуй, я бы тоже не стала обращаться за помощью к семейному врачу господ Шадриных.
Отец Веры Дмитриевны оказался ветхим, симпатичным старичком, с розовой лысинкой на темечке, окруженной легким венчиком седых волос, и удивительными для его преклонного возраста разумными, ясными глазами, в которых прыгали веселые чертики.
– Какая же ты вредная, Агнешка, – пожурил он домоправительницу, когда та представила меня ему. – Ты хотела лишить меня общества такой симпатичной девицы и подсунуть мне этого старого греховодника, который пыжится как индюк, изображая из себя светило медицины.
– Зря вы так, Дмитрий Александрович, он же ведет себя в соответствии со своим статусом.
– Каким таким статусом? – въедливым голосом спросил старик.
– Он же академик, – ответила Агнесса, и некоторый укор прозвучал в ее голосе.
– Это какой такой академии? Не той ли самопальной Российской академии современных наук, куда всякие шаромыжники за пять тысяч американских денег вступают? Тоже мне, академики, – дед презрительно фыркнул, – это в мое время были академики: Сергей Львович Соболев, Мстислав Всеволодович Келдыш, Сергей Алексеевич Лебедев, Виктор Михайлович Глушков, да и другие им под стать, –
Агнесса Николаевна смиренно выслушала эту тираду, пожала плечами и выскользнула из комнаты, кинув на меня сочувственный взгляд, дескать, еще намучаешься…
Я попросила своего нового пациента лечь животом на диван и приспустить пижамные брюки, что он, стеная, послушно исполнил.
– Здесь болит? – я слегка нажала кончиками пальцев на кожу в области крестца.
– Болит, – поморщился Дмитрий Александрович, – но терпимо.
– Это хорошо, что терпимо, я сейчас слегка разомну больное место, а потом натру вам поясницу обезболивающей мазью.
– Как скажешь, сестричка.
Я начала массаж, бережно разминая старческую увядшую, похожую на пергамент кожу.
– Вы ведь на фронте были, да?
– Был, а как догадалась?
– Ну, во-первых, шрам у вас на спине, такой характерный, типичный для осколочного ранения, а во-вторых, вы меня сестричкой называете, так обычно ветераны войны медсестер зовут…
– Да, одной такой сестричке я жизнью обязан, она меня на себе в медсанбат под артобстрелом тащила… Худенькая, маленькая, а ведь живым доставила… Знаешь, что такое медсанбат?
– Знаю, у меня дед служил хирургом в медсанбате…
– А я сапером воевал… и ни разу не ошибся. Но под Ельней схлопотал осколок.
– Надо же, и мой дед был под Ельней…
– Так это, может, он мне тогда спину латал. Как его фамилия?
– Прохоров Алексей Михайлович.
– Нет, моего благодетеля звали Владимиром, и фамилия его была Норкин. Веселый такой, кучерявый, молодой, а голова – седая.
Я старательно и осторожно массировала старику поясницу, стараясь не пропустить ни одной косточки, связки, мускула. Когда я закончила процедуру, Дмитрий Александрович сел, потом встал, прошелся по комнате.
– Смотри-ка, Антоша правду сказал, руки у тебя золотые: боль-то прошла, – и он неожиданно подмигнул мне. – Хочешь, покажу, каким орлом я был лет эдак шестьдесят пять назад?
– Хочу, – и я не покривила душой, потому что в этом маленьком старичке, как и в моем покойном деде, было что-то притягательное, доброе, что было присуще многим людям его поколения, которые без излишнего мудрствования брали на себя все то, что подбрасывала им судьба, и несли эту ношу достойно и не ропща. И, конечно же, он помнил себя молодым и сильным, и ему хотелось, что бы я увидела его именно таким. Потому что кто бы и что ни говорил, но в старости есть что-то унизительное… Дмитрий Александрович тем временем достал из книжного шкафа толстенный альбом в коричневом кожаном переплете, раскрыл его и ткнул пальцем в маленькую поблекшую фотографию. На ней был запечатлен юный, курносый, толстощекий солдатик – грудь в орденах и медалях, из-под лихо надетой пилотки выбивается молодецкий вихор.