Мой лучший друг генерал Василий, сын Иосифа

Которобай Павел

Бобер улыбнулся.

— Это я очень хорошо знаю.

— Никита жутко рассердился, но все же в тюрьме не оставил. Перевел сюда. А как выйду отсюда — приказал меня в Казани поселить…

— Считай, легко отделался…

— Да, легко… Всего лишился в сорок лет! Хотя, он пенсию мне генеральскую оставил!.. Зато фамилию приказал сменить. — Вздохнул, вскочил с кровати, плеснул себе еще водки. — Теперь я просто Джугашвили… — Вскрикнул: — Асса!.. — Выпрямившись и откинув руку, на кончиках пальцев прошелся в кавказском танце, остановился перед Бобром. — Вот так, Сева. На новоселье ты ко мне уж не приедешь!

— Почему же? Приеду.

— Врешь. В Казани высшая лига не играет.

Василий вздохнул и плеснул себе еще водки.

Осень 1961

года в Казани. Центральный стадион.

Поднимается в небо ликующий вопль и свист всего стадиона — мяч в сетке ворот. У штанги, растянувшись на земле, лежит вратарь.

На табло надписи: «СБОРНАЯ ВЕТЕРАНОВ» — «КАЗАНЕЦ».

Под первой цифра ноль, под второй тоже ноль… но он уже поворачивается и появляется единица. К лежащему ничком вратарю подбежал краек ветеранов, маленький Толик Шустров. Похлопал лежащего по плечу.

— Не казнись, Палыч!.. У них тут, у татар, ворота на два метра шире!

Вратарь, со злостью хлопнув ладонью по земле, медленно поднялся, выгреб мяч из ворот, швырнул его в поле. Слабо улыбнулся Толику.

— Они теперь везде шире, Толж… Когда вам за сорок.

Толик засмеялся:

— Так это ж для вратаря — шире!

— Ну, да. Для тебя наоборот… уже.

— Ниче! — тряхнул головой Толик. — Бобер и теперь не смажет. Сейчас он заорет — я ему выложу шарик и — девяточка!

Он кивнул в сторону лениво трусившего на левой половине поля здоровенного и с виду почти еще по-молодому крепкого форварда. Тот бежал, огибая кучу-малу, устроенную сошедшими с ума от радости молодыми казанскими футболистами.

Ветераны начали с центра. Распасовывали, придерживали мяч, уходили от резких наскоков молодых. Денек был не жарким, но футболки у ветеранов уже потемнели. Молодые неутомимо крутились вокруг них, как подросшие волчата вокруг старых волков, преследовали по всему полю, вели жесткую игру. Ветераны лениво уравнивали игру за счет своего мастерства.

Толик, получив мяч, рванулся вперед, виртуозно, как бывало в молодости, прошел через полузащиту и, завопив «Сева, давай!..», выдал Бобру длинный пас, на ход, в свободную от защиты зону. Бобер сделал рывок, но бежал медленнее, чем нужно было. Защитник «Казанца» пришел к мячу раньше и отбойным ударом поедал мяч далеко от себя в аут. Бобер поплелся назад. Толик подбежал к нему.

— Ты че, Сева! Мог же догнать!

Бобер поморщился.

— Нога болит, Толик, спасу нет… Зря я вообще согласился.

— Позоримся перед пацанами!

Бобер улыбнулся.

— Толик, они же у себя дома!.. Тут вся родня их сидит, дети… Им победа нужна!

— «Родня… Девочки!..» Тьфу! — плюнул Толик. Махнув рукой, он отбежал.

Ветераны снова перевели мяч на половину противника. Игра шла справа. Бобер продвигался по полю ближе к левой его стороне. За спиной он услышал дыхание сильно погрузневшего с годами полузащитника Шалаева. Оглянулся.

Шалаев кивком головы указал на край поля.

— Видал, кто там стоит, Сева?

Бобер посмотрел в сторону ворот «Казанца». Около них толпились корреспонденты, мальчишки, а в стороне, у самой лицевой линии, между воротами и угловым флагом, стоял маленького роста человек в генеральской шинели. Головного убора на его рыжеватой голове не было. Распахнутая, хорошо сшитая шинель была без погон, но брюки светились лампасами. Это был Василий.

Бобер оглядел поле и громко закричал: «Дай!.. Дай!..» Тут же получил с длинного паса мяч и рванулся к штрафной. Навстречу ему бросился здоровенный защитник. Бобер красиво перекинул через него мяч на ходу самому себе. Вырвался на простор, но опять не догнал мяч, а может быть, так и хотел, потому что мяч катился точно к Василию. Тот спокойно остановил его носком лакированного ботинка, прижал подошвой к земле. Бобер с разбега остановился перед Василием. Разница в возрасте между ними была всего в один год, но Василий теперь выглядел гораздо старше. Лицо его было отекшим, а в глазах метались похмельные

огоньки. Видно было, что он недавно из парикмахерской: на чисто выбритом лице его виднелись следы пудры. Василий поднял глаза, нижние веки его подались вверх, он слегка приподнял руку.

— Здравствуйте, товарищ майор.

Бобер полушутливо вытянулся, прищелкнул бутсами.

— Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант.

Василий ткнулся головой в могучую грудь форварда и глухо заговорил.

— Отставной, бывший… навсегда. — Поднял голову и, как это бывает с хмельными людьми, сразу звонко рассмеялся. — Что? Здоровья не хватает на рывок? Весь пар вышел, Сева?

В двух шагах от них почтительно остановился милиционер со складным стулом в руках. Бобер мельком глянул на него, пристально на Василия.

— Стареем, Василий.

— Да уж вижу — не тянешь!

Раздался требовательный свисток судьи. Подбежал вратарь «Казанца», длинный, с руками почти до колен.

— Разрешите мяч, Василий Иосифович?

Василий поднял ногу, откатил мяч вратарю. Бобер оглянулся на судью, тот с легкой укоризной развел; руками. Бобер кивнул ему.

Василий легонько толкнул в грудь футболиста.

— Беги, Сева. В перерыве зайду, — И крикнул вдогонку: — После матча все ко мне! Приглашаю!

…Игра шла в центре поля. К Василию шагнул милиционер со стулом. Был он гвардейского роста, лет сорока шести, с погонами лейтенанта. Он разложил стул.

— Присаживайтесь, Василий Иосифович!

— Сидя игру не смотрю, — отрезал Василий.

— Понимаю… Потому вы и в ложу правительственную не пошли.

Василий посмотрел на лейтенанта милиции и рассмеялся.

— Да уж. У нас что ни ложа, то правительственная…

Он посмотрел на ложу в середине трибуны, забитую головами в шляпах. Позади голов был укреплен портрет улыбающегося Хрущева, величиной с табло.

Над полем разнесся громкий и нетерпеливый крик: «Дай!.. Дай!.. А-а-а!!!» Это кричал Бобер, начиная свой длинный рывок к штрафной площадке противника. Толик, только что принявший мяч от Шалаева, быстро помчался вперед, крутым финтом уложил на землю полузащитника «Казанца» и мягким пасом выкатил мяч перед Бобром. Двое защитников, метнувшись, преградили путь форварду. Но он, не сбавив хода, с «приклеенным» к ноге мячом, прошел, перепрыгнул, пролетел через частокол их ног, оставив защитников за спиной, и оказался один на один с вратарем. Длинный малый метнулся в одну, другую сторону и замер. Бобер приблизился еще на шаг, замахнулся ногой для удара и… сделал свою знаменитую паузу. Молодой вратарь, не выдержав, бросился к нему в ноги. Бобер мягко и быстро, по-кошачьи, качнулся в сторону и «щечкой» тихо послал мяч в ворота. Мяч катился так медленно, что, казалось, он не пересечет линию ворот… Замерли игроки. Замер стадион. В этой полной тишине, долговязый вратарь как-то развернулся на животе и на карачках, по-собачьи, быстро-быстро пополз за мячом. Вратарь полз, а стадион в оцепенении смотрел на него. Казалось, вот-вот он дотянется до мяча, но тот буквально в нескольких сантиметрах от пальцев вратаря вкатился на белую черту…

Бобер стоял, прикрыв глаза. Он видел свое.

…Пестрит яркими красками забитый до отказа огромный стадион в Будапеште. Шум стоит невообразимый. Точно такая же ситуация повторяется на этом стадионе. Молодой Бобер в форме сборной СССР остается один на один с вратарем противника. Он точно так же, сделав паузу, укладывает вратаря сборной Венгрии на землю и тихо посылает мяч в ворота. Точно так же, на карачках, вратарь венгров ползет за тихо катящимся мячом. В мертвой тишине, повисшей над стадионом, звучит ликующий голос Синявского: «… Вот она, знаменитая пауза Боброва, от которой сходят с ума все вратари. И даже Грошич, сам Дьюла Грошич, лучший вратарь мира, не выдержал этой паузы. На виду; у всего стадиона он пополз на карачках, 'пытаясь догнать мяч… Но наш великий Бобер рассчитал точно. В каких-то сантиметрах от пальцев Грошича мяч пересек линию ворот!.. Го-о-о-ол!!!»