Мой мир
Шрифт:
Снова вверх и снова прямо; и вот показались знакомые ориентиры: перекресток дорог, пассажирский павильончик справа от шоссе; еще пяток километров — и, наконец-то, оранжевые столбики ограды Заказника, которому исполнилось — надо ведь подумать! — двадцать лет.
Заказник — северная опушка, 1991 год. За оградой пышно цветут некошеные луговые травы. А в глубине этого вот леса — место взлетов-посадок моего гравитоплана.
< image l:href="#" /> Обитатели
Сколько раз я спасал это первое свое детище от невзгод и бюрократов, от самолетов с химикатами (было и такое!), от пожара, от многих других злодейств. И Страна Насекомых эта — жива, процветает! Снижаясь и тормозя, а это делается взаимосмещением жалюзи-фильтров, что под доскою платформы, я вижу уже пышные заросли морковников, различаю светлые шапки их соцветий, похожих на ажурные шары, конечно же, усыпанные насекомыми, — и невероятная радость охватывает душу, напрочь снимая усталость: а ведь спас я этот кусочек Земли, пусть небольшой, меньше семи гектаров — и целых двадцать лет тут не ездят, не косят, не пасут скот, и почвенный слой поднялся местами до четырнадцати сантиметров, и появились не только давно вымершие в этих краях виды насекомых, но и такие исчезнувшие в районе травы, как ковыли редких видов, скорцонера пурпурная, крупные цветки которой по утрам пахнут шоколадом, и многие другие растения.
Крутой «горицветно-морковниковый» запах — так пахнет только вот эта, Срединная Поляна, что сразу за оградой заказника, — вливает в меня новую порцию радости от предстоящей встречи с Миром Насекомых. Вот они, их хорошо видно даже с десятиметровой высоты на раскидистых зонтиках и ажурных шарах дягилей и морковников: кучками сидят темно-оранжевые бабочки-шашечницы, тяжелые крупные бронзовки клонят вниз белые и желтые соцветия подмаренников, над Поляной, уже вровень со мной, реют рыжие и голубые стрекозы, дробно блестя на солнце своими трепещущими широкими крыльями с мелкой красивой сетью жилок. Еще тише, еще медленней — и вдруг внизу как бы темная неожиданная вспышка: появилась-таки моя тень, до того невидимая, и сейчас медленно скользит по травам и кустам. Но это уже не страшно: вокруг ни души, а на автостраде, что в метрах трехстах на север от Заказника, машин пока нет. Можно спокойно опуститься на землю. Стебли самых высоких трав уже зашуршали о мой «постамент» — платформу с блок-панелями.
Но перед тем как поставить ее вот на этот бугорок, я, охваченный порывом радости, движением рукоятки снова раздвигаю жалюзи панелей и круто, свечой, иду вертикально вверх.
Быстро сжимается, как бы съеживается, картина внизу: колки Заказника, все его опушки и ограда, все окружающие Заказник перелески и поля; горизонт начинает как бы выгибаться со всех сторон такой огромной выемкой, открывая железную дорогу, что проходит в двух километрах слева, а затем села: справа, за автострадой, мерцает светлыми шиферными крышами Росславка, еще правее — центральная усадьба совхоза «Лесной», уже похожая на небольшой город; налево от железной дороги — коровьи фермы Комсомольского отделения совхоза «Лесной», окруженные широким желтым кольцом соломы и сухого утоптанного навоза; вдали на западе, куда уходит плавная дуга железной дороги (не пойму, в чем дело — магистраль эта прямая как стрела) — маленькие домишки и белый куб аккуратного вокзальчика разъезда Юнино, что в шести километрах от Заказника, а за Юнино — безбрежные просторы Казахстана, утонувшие в голубой знойной дымке.
Если из Заказника в хорошую погоду подняться на полкилометра вверх, то увидишь многое-многое: поля, колки, деревни, дороги, облака, тени от них, птиц… Вдали — полустанок Юнино, за которым в голубом мареве — северо-казахстанские степи…
И вот она уже вся подо мною — Исилькулия, страна моей юности, совсем не такая, как на картах и планах с их надписями, условными обозначениями и прочим, а безбрежная, живая, испещренная темными прихотливыми островами перелесков, облачных теней, светлыми четкими пятнами озер, и огромный диск Земли со всем этим почему-то кажется все более и более вогнутым —
Поднимаюсь все выше, и редкие белые громады кучевых облаков уходят вниз, и небо уже не такое, как снизу, а темно-голубое, почти синее, видимые между облаками колки и поля уже подернулись густеющей голубой дымкой, и все труднее и труднее их разглядеть.
Эх, как скверно, что не могу взять с собою хоть один раз своего любимого внука Андрюшу: ему четыре года, и несущая платформа свободно бы подняла нас обоих, но мало ли что…
…Ой, что же я делаю: ведь там, внизу, на Поляне, я отбрасывал тень — значит, меня могут увидеть люди, и не единицы, как в ту недоброй памяти мартовскую ночь, а тысячи, ведь сейчас-то день; неровен час, опять «предстану» в виде диска, квадрата, или, еще хуже, собственной персоной… Да еще, на грех, впереди — самолет, похоже, грузовой, пока еще беззвучно мчится почти навстречу мне, быстро вырастая в размерах, и я уже вижу холодный блеск дюраля, пульсацию неестественно-красной мигалки.
Быстро же вниз!
Резко торможу, поворачиваю — Солнце светит уже в затылок, а наискосок внизу, на гигантской выпуклой стене ослепительно белого кучевого облака, должна быть моя тень; но тени нет, лишь многоцветная глория — радужное яркое кольцо, знакомое всем пилотам — скользнуло по облаку, опережая меня, вниз. Отлегло от сердца: нет тени — значит, никто не видел ни меня, ни «дубль» в виде треугольника, квадрата или «банальной» тарелки…
На облаке — глория.
Мелькнула мысль (а надо сказать, что, несмотря на отчаянные технические и физические неудобства, в «падающем» полете почему-то гораздо лучше и быстрее работает воображение): ведь может статься, что из пяти миллиардов людей не один я сделал подобную находку, и летательные аппараты, основанные на этом же принципе, давно делают и испытывают — и созданные на заводских КБ, и самоделки вроде моей. Но у всех экранирующих платформ одно и то же свойство: иногда они становятся видимыми для других людей в очень различном облике; «трансформируются» и пилоты — их видят «гуманоидами» в серебристых костюмах, то мелкоросло-зелеными, то плоскими, как из картона (Воронеж, 1989 год), то еще какими. Так вот, очень может статься, что это никакие не инопланетяне-НЛО-навты, а «временно-визуально-деформировавшиеся» — конечно, только для сторонних наблюдателей — вполне земные пилоты и конструкторы таких платформочек, доводящие свои детища до надежного состояния…
Советы тем, кто, изучая насекомых, натолкнется на это же явление и станет мастерить-испытывать «гравитоплан» (кстати, я убежден, что минуя насекомых это открытие не сделать): летать только в летние погожие дни; избегать работать в грозу, дождь; не забираться высоко и далеко; с пункта приземления не брать с собою ни былинки; все узлы делать максимально прочными; при испытаниях и работе избегать близости любых ЛЭП, поселков (тем более городов), транспорта, скоплений людей — лучше всего для этого дальняя-предальняя глухая лесная поляна, подальше от человеческих жилищ, иначе в радиусе нескольких десятков метров может произойти — и часто происходит! — то, что назвали полтергейстом: «необъяснимые» перемещения бытовых предметов, отключение, или, наоборот, включение бытовой электротехники и электроники, даже возгорания. Объяснения этому я не имею, но похоже, что все это — следствия сбоя хода времени, штука, в общем-то, чрезвычайно коварная и тонкая.
Одна из странных структур насекомьих покровов с несколькими функциями. Электронно-микроскопический фотоснимок.
Ни одна деталь, частица, даже самая крохотная не должна быть брошена, обронена во время полета или в месте приземления. Вспомним «Дальнегорский феномен» 29 января 1986 года, похоже, трагический для экспериментаторов, когда вырвало и разметало по огромной территории весь аппарат, а от гравитационных микроячеистых фильтров были обнаружены лишь жалкие обрывки «сеточек», не поддающиеся — так и должно быть! — толковому химическому анализу.