Мой муж Сергей Есенин
Шрифт:
Так как нам запретили дальнейшее исполнение «Марсельезы» в Нью-Йорке, мы все запаслись маленькими французскими флажками, дети спрятали их в рукава, и я распорядилась, чтобы, когда раздастся гудок и пароход отойдет от пристани, все, стоя на палубе, дружно взмахнули флажками и запели «Марсельезу», что мы и сделали к своему большому удовольствию и к великому волнению всех представителей администрации, стоявших на пристани.
Мой друг Мэри, которая пришла меня проводить, не могла в последнюю минуту расстаться со мной, бросилась на пароход без вещей и без паспорта и стала петь вместе с нами, заявив: «Я еду с тобой.» И вот под пение «Марсельезы» мы покинули богатую, падкую на удовольствия Америку 1915 года и с моей кочующей школой отправились в Италию. Мы приехали туда в день большого возбуждения. Италия
В Неаполе мы стали спорить о том, куда ехать дальше. Меня очень тянуло в Грецию, где я хотела расположиться до конца войны лагерем на Ко паносе. Но это пугало моих старших учениц, у которых были немецкие паспорта, и поэтому я решила искать приюта в Швейцарии, где представлялась возможность устроить целый ряд выступлений.
Мы приехали в Цюрих. В гостинице «Бар-дю-Лак» жила дочь известного американского миллионера. Я подумала, что это очень удобный случай пробудить в ней интерес к моей школе, и в один прекрасный день дети выступили перед ней на лужайке. Это было такое прелестное зрелище, что я не сомневалась в успехе, но когда я намекнула ей о том, что школа нуждается в поддержке, я услышала ответ: «Да, они прелестны, но совершенно меня не интересуют. Я интересуюсь только изучением собственной души». Она несколько лет занималась под руководством д-ра Юнга, последователя знаменитого Фрейда, и каждый день проводила несколько часов, записывая сны, виденные накануне.
Это лето, чтобы быть ближе к своим ученицам, я жила в отеле «Бориваж» в Уши. У меня была хорошенькая комната с балконом, выходившим на озеро. Я наняла нечто вроде огромного барака, который прежде служил рестораном, и, завесив стены неизменным источником вдохновения — голубыми занавесами, превратила его в храм, где учила детей и сама танцевала по вечерам. Однажды мы имели счастье принимать у себя Вейнгартнера и его жену и целый вечер танцевали им Глюка, Моцарта, Бетховена и Шуберта.
Со своего балкона я каждое утро видела собиравшихся на другом большом балконе, выходившем тоже на озеро, красивых юношей в блестящих шелковых кимоно. Они как будто группировались вокруг более зрелого человека — высокого блондина, напоминавшего фигурой Оскара Уайльда. Они мне улыбались со своего балкона и как-то вечером пригласили меня ужинать. Они оказались прелестными и талантливыми мальчиками — беженцами, среди которых за ужином выделялся красивый молодой герцог С. В другой раз они меня повезли вечером кататься на моторной лодке по поэтичному Женевскому озеру. В лодке искрилось шампанское. Мы высадились, как и часто впоследствии, в Монтре в четыре часа утра, и там нас накормил ужином загадочный итальянский граф. Этот зловеще-красивый, сухой человек спал целый день и вставал только ночью. Он часто вынимал из кармана маленький серебряный шприц и, пока все отворачивались, хладнокровно вонзал его в свою белую худую руку. После вспрыскивания его остроумие и веселость не знали пределов, но говорят, что днем он испытывал страшные страдания.
Забавное общество этих прелестных юношей развлекало меня в моем печальном и одиноком состоянии, но их очевидное безразличие к женским чарам укололо мое самолюбие. Я решила испробовать свои силы и действовала так успешно, что в одну прекрасную ночь уехала в сопровождении одной только молодой подруги-американки в чудном автомобиле с главарем этого содружества. Ночь была дивная. Мы мчались по берегу Женевского озера, пронеслись через Монтре, а я все восклицала: «Дальше, дальше!» — пока на заре мы не очутились во Вьеже. Я продолжала просить: «Дальше, дальше!» — и мы стали подниматься по вечным снегам Сен-Тотардского перевала.
Я смеялась, думая о прелестной свите молодых красавцев моего друга, когда они к своему изумлению узнают утром, что их султан исчез и к тому же с представительницей ненавистного пола. Я пустила в ход все способы обольщения, и вскоре мы спускались
Мы наняли маленький итальянский пароход, и одно дивное утро снова увидело меня поднимающейся по белым мраморным ступенькам Пропилеи к храму божественной и мудрой Афины. Мне отчетливо припомнилось мое последнее посещение этого места, ияне могла не почувствовать стыда при мысли о том, как далеко я ушла от мудрости и гармонии за этот промежуток времени и — увы! — ценой какого страдания я заплатила за порывы страсти.
Новые Афины волновались. В день нашего приезда стало известно о падении Венизелоса и считали возможным, что королевская семья станет на сторону кайзера. В тот вечер я устроила очаровательный обед, на котором в числе других гостей присутствовал секретарь короля, г. Мелас. Середину стола я украсила грудой красных роз, под которыми спрятала маленький граммофон. В том же зале обедала группа высокопоставленных лиц из Берлина. Внезапно за их столом раздался тост: «Да здравствует кайзер!» Тогда я раздвинула розы, пустила граммофон, который заиграл «Марсельезу», и провозгласила тост: «Да здравствует Франция!» Секретарь короля выглядел испуганно, но в душе радовался, так как был горячим сторонником дела союзников.
Тем временем большая толпа собралась в сквере перед открытыми окнами ресторана. Высоко держа над головой фотографию Венизелоса, сопровождаемая моей молодой американской подругой с граммофоном, продолжавшим храбро играть «Марсельезу», я вышла на середину сквера и под музыку маленького граммофона и пение восторженной толпы протанцевала гимн Франции. Затем я обратилась к толпе:
— У вас второй Перикл — великий Венизелос. Зачем вы позволяете его трогать? Почему вы не следуете на ним? Ведь он поведет Грецию к славе.
Потом мы двинулись процессией к дому Венизелоса и там пели под его окнами то «Марсельезу», то греческий гимн, пока солдаты с ружьями наперевес довольно невежливо не разогнали наш импровизированный митинг.
После этого случая, который доставил мне большое удовольствие, мы пароходом вернулись в Неаполь, а оттуда на автомобиле в Уши.
До самого конца войны я делала отчаянные попытки сохранить школу, думая, что после заключения мира нам удастся вернуться в «Бельвю». Но война все продолжалась, и мне пришлось занимать деньги у ростовщиков за пятьдесят процентов годовых, чтобы платить за содержание школы в Швейцарии. С целью добыть средства яв 1916 году подписала контракт на турне по Южной Америке и отправилась в Буэнос-Айрес.
По мере того как эти воспоминания приближаются к концу, я все больше и больше сознаю невозможность правдиво описывать собственную жизнь или, вернее, жизнь всех тех различных существ, которыми я была. Случаи, которые, как мне кажется, продолжались целую вечность, занимают только несколько страниц; промежутки времени, которые казались тысячами лет страданий и боли и после которых я в целях простой самозащиты делалась совершенно другим человеком, здесь становятся короткими. Часто я задаю себе в отчаянии вопрос: кто из моих читателей будет в состоянии облечь в плоть тот скелет, который я ему представила? Я стараюсь писать правду, но она убегает и прячется от меня. Как ее найти? Будь я писателем и опиши свою жизнь в двадцати или более романах, я бы ближе подошла к истине. Но после романов мне пришлось бы писать историю артистки, совершенно независимую от всего прежде написанного. Моя артистическая жизнь и мысли об искусстве развивались да и развиваются до сих пор отдельным организмом, вполне свободным от того, что я называю своей волей.
И все-таки я продолжаю писать правду о том, что со мной происходило, но боюсь, что получится ужасная смесь. Я доведу начатое дело до конца, дам подробный отчет о своей жизни, хотя и сейчас уже мне слышатся голоса так называемых добродетельных женщин всего мира, говорящих: «Возмутительный рассказ. Все ее несчастья являются достойным возмездием за грехи». Но я не считаю себя согрешившей. «Женщина — зеркало», — говорит Ницше, а я только отражала людей и реагировала на силы, бравшие меня в плен и, как героиня «Метаморфоз» Овидия, меняла оболочку и характер согласно приказаниям бессмертных богов.