Мой ненастоящий
Шрифт:
— Увы, вы опоздали принести мне розги, дядюшка. Что выросло, то выросло. Только рановато вы что-то приперлись. Или у вас сменились условия для меня, Карим Давидович?
Отец медлит, собираясь с мыслями. Я же просто смотрю, как его рука подрагивает на джойстике, управляющем инвалидным креслом, и дышу. Просто дышу.
Нет, зря они пришли сейчас — в этом дело. Конец рабочего дня, я, если честно, уже его предвкушал.
Мне смертельно интересно, что сегодня вывернет Цветочек.
Всю неделю она надо мной издевалась.
А я — разрывался между желанием срочно отправить байера по бутикам, чтобы шкаф Цветочка избавился от такого количества сексапильных тряпок, и между банальным мужицким кайфом, которое испытываешь при виде дерзкого платья на хрупкой девичьей фигурке.
Было что-то мазохистическое, сидеть напротив неё в гостиной, любоваться худенькими коленками и прикидываться, что по самые уши занят своими делами.
Да-да, точно занят. Мне ж так-то в кабинете так плохо работается!
— Нет, — наконец проговаривает отец, возвращая меня в удручающую реальность, где между мной и моим Цветочком было полчаса пути до дома и один не самый приятный разговор, — твои условия не изменились.
— Тогда я не понимаю, чем обязан такому внезапному семейному визиту в рабочее время, — я опускаю взгляд на лежащие передо мной бумаги.
Отчет. Отчет об экспертизе видеозаписей. Нужно будет сообщить господину Лотоцкому неважные новости о верности его жены.
— Ты беспокоишь нас, брат!
Всякий раз, когда Тимур открывает рот — мне иррационально хочется двинуть ему по зубам. Причем хотел я это сделать еще до того, как понял, что дядя с братцем заявились в Москву не просто так, а подбивать к отцу клинья насчет наследства.
И если Тагир избрал такую презрительно-неодобряющую позицию, то Тимур так старательно стремился показать мне свои родственные чувства, будто мы как минимум были ментальными близнецами, разлученными в детстве.
— Это чем же, мне интересно, — равнодушие дается мне сложновато, но я справляюсь.
— Ты совсем запропал, — Тимур укоризненно покачивает головой, — дом, работа, дом, работа…. Как же твоей семье не беспокоиться о том, что ты совсем забываешь жить? Приехал бы уже к нам… Посидели бы по-семейному…
— Извини, Тимурчик, моя молодая жена меня в данный момент интересует гораздо больше, — говорю, позволяя себе двойной смысл, — да и подготовка к официальной свадьбе требует моих ресурсов. Стану чуть посвободнее, доберусь и до вас.
Хотя, скорей всего, я быстрей в ад на пару недель скатаюсь, кости погреть, чем к Тагиру «на семейный вечер».
— Ты все-таки уже на ней женился, — отец рвано дергает подбородком, — не слишком ли ты спешишь?
— Со своей женщиной никакой спешки быть не может, — я сужаю глаза, — я не собираюсь вести с вами речи на эту тему. Если у вас все…
— До нас дошли слухи, что ты уволил своего
— Внутренние дела этой фирмы касаются только тех, кто владеет хоть какой-то её частью, — цежу я медленно, глядя в глаза дяде, — я не помню, чтобы подписывал свое соглашение на расширение состава акционеров. А значит — не лезьте в мои дела, дядюшка!
— Зарвавшийся щенок, — тихо, но вполне отчетливо шипит Тагир, — с твоей гордыней ты быстрее пустишь бизнес отца на дно, чем увидишь свои ошибки.
— Да-да, точно, приходите посмотреть на мое разорение, — я раздраженно морщусь, — только учтите, ожидание может затянуться. На неопределенный срок.
Разговор на этом заканчивается. Я, не обращая внимания на выкипающего дядюшку и оскорбленного в лучших чувствах Тимурчика, разбираю бумаги на своем столе.
— Оставьте нас, — наконец коротко вздыхает отец. Удовольствия его просьба не доставляет никому. Хотя… Нет, я, пожалуй, рад, что Тимур пойдет вонять своим хвойным парфюмом в другое место.
Впрочем, Тагир помнит свое место и с отцом как со старшим братом не спорит.
— Ты мог бы быть с ними повежливее.
— Не хочу.
— Они — родня.
— Твоя родня, отец, — я поднимаю взгляд от бумаг, вдосталь получая отцовского недовольства, — это ты решил на старости лет вспомнить о корнях. Моя семья — ты, семья Яра и моя жена. Все прочие — помехи и прихлебатели.
— Тагир прав, — отец раздосадованно кривит губы, — ты не имеешь никакого уважения к другим. Не дорожишь кровными узами.
— Ты опоздал с отеческими наставлениями лет этак на двадцать, — замечаю я, — когда я в них нуждался, ты развалил собственный брак. И нужно сказать, заместитель отца у меня был дерьмовый. Руки распускал только в путь. Научил меня вообще никогда не уважать людей только за то, что они старше меня или кем-то там кому-нибудь приходятся. Хоть даже и мужьями моей матери. Или родственничками моего отца, ни один из которых не вспомнил о тебе, пока ты лежал в коме.
— Я плохо расходился с семьей, — покачивает головой отец, — пошел против традиций, наплевал на мнение семьи. Устроил скандал напоследок, подрался с отцом и Тагиром. Они имели повод не общаться с нами.
— Вот только они живенько забыли обо всех обидах, когда в воздухе запахло наследством, — я презрительно кривлю губы, — у тебя есть, что мне сказать важного? Или ты так, «по-семейному» поболтать зашел? Так, может быть, хватит семейных бесед на сегодня? Мне пора заниматься вопросом наследника, ты ведь так озабочен моей непристроенностью.
— Возьми Тимура на место своего заместителя.
Как я охреневаю от этого требования — ни в сказке сказать, ни пером описать.
Два вдоха, три выдоха. Я смотрю в сторону, прикидывая свои варианты. Их не так много, как мне хотелось бы.