Мой ненастоящий
Шрифт:
Мне не нужны твои извинения, Цветочек. Вообще не нужны. Они были нужны мне вчера, когда от ярости было сложно дышать, когда хотелось обвинить всех и вся. Сейчас, остыв, я точно знаю, просить прощения тебе просто не за что. Я сам тебя довел. Твоя ошибка — моя ошибка. Даже больше, чем ты можешь подумать. Ведь это я решил, что интрижка с Ланой меня развлечет.
На кой же черт я требую от Маргаритки, чтобы она посмотрела мне в глаза?
Хочу.
Люто хочу, и ничего с этим не сделать.
Нет. Все.
Я отворачиваюсь и отхожу в сторону. Зубами тяну кончик шнурка на правой перчатке, пытаясь развязать узел. Тренировка не очень задалась, и сейчас мне нужен душ. Холодный. Очень-очень холодный.
А чего я хотел?
Я вчера на её глазах чуть не свернул шею Городецкому. С удовольствием бы это сделал, если бы она сама мне не помешала. А до этого — чуть не взял её силой, воспользовавшись удачным поводом. Сам запугал её аж до заикания, она даже лишнее слово при мне сказать боится.
А теперь…
Сам на неё бешусь. И не только на неё. На все. На время, что играет против меня. На гребаную глиому. На то, что я нихрена не успеваю, и на мудака Городецкого, решившего предать меня так не вовремя. На гребаную шнуровку, узел на которой не развязывается, благодаря моим манипуляциям, а только затягивается туже.
Крепкое ругательство, емко подходящее к этой ситуации, не удерживается на моем языке.
— Можно, я помогу?
Удивительное рядом — Маргаритка не только не свалила с глаз моих, но и сейчас отмирает и оказывается рядом, касаясь руками чертовой перчатки.
Что ты, раздери тебя дьявол, сейчас творишь, Цветочек?! Издеваешься?
Я впиваюсь глазами в её лицо — точнее в видимую мне щеку.
Издевается. Сама того не знает, но издевается — самым изощренным образом. Потому что более-менее пристойных в мыслей в моей голове только две.
Эта чертова лань даже краснеет сексуально.
И нужно, чтобы кто-то законом запретил ей кусать губу.
Я ощущаю свою голову литой, готовой взорваться бомбой. И по длинному фитилю к детонатору быстро-быстро бежит огонек…
Тонкие пальцы быстро справляются со взбесившимся меня узлом. Ладони Маргаритки крепче стискиваются на перчатке.
— Можете вынимать, — она почти шепчет. А у меня от её шепота фитиль резко прогорает почти до самого конца.
Я тяну ладонь из перчатки и ощущаю, как горят пальцы. Буквально требуют хотя бы коснуться этой чертовой щеки. Ощутить под подушечками мягкую атласную кожу моего Цветочка. Склониться ниже, чтобы пройтись губами вслед за пальцами…
Вдох-выдох, Владислав Каримович, давай там, держись, потому что если ты сломаешься и сделаешь с ней то, что так сильно хочешь — придется тебе сразу пустить себе пулю в висок.
Становиться на одну ступеньку с её бывшим я не хочу.
И как нарочно
Прожигает насквозь одним прикосновением.
— Я сожалею о вчерашнем, — отрывисто повторяет Цветочек, наконец поднимая глаза, — правда сожалею. Давно не допускала подобной ошибки. Вы можете меня простить?
Дьявол. Дьявол и преисподняя, зачем я вообще потребовал этого у неё?
Ужасно хотел увидеть темные тени в светлых хрустальных озерах.
Вижу. Более того — чую её запах. Чувствую прохладу маленькой трепещущей ладошки. Никогда не думал, что такой пыткой окажется находиться вблизи женщины, которую сам для себя запретил присваивать.
Запретил-то запретил. Еще б сдержаться…
На таймере внутренней бомбы последние секунды до взрыва…
Пять, четыре, три…
— Уйди, — хрипло требую я, — убирайся с моих глаз, Цветочек.
Это выходит грубо. Даже очень. Маргаритка отшатывается, отшвыривает прочь мою перчатку и практически пулей вылетает вон из зала. Все что я успеваю заметить — как белеет её лицо. Как отчаянно сжимаются в кулаки ладошки.
А потом — хлопает дверь, и я остаюсь наедине со своим растекшимся по стенкам черепной коробки серым веществом. При взрыве не пострадал ни один Цветочек.
Сдержался. Вроде должен бы собой гордиться. А в голове только одна мысль…
Ну, ты и кретин, Владислав Каримович!
Других-то слов найти не мог, конечно?
Впрочем… Пусть будет так. Я все еще не хочу, чтобы она ко мне привязывалась. Процентов этак на девяносто не хочу.
29. Маргаритка
Я прихожу в себя только в своей спальне. Если быть точнее — в той комнате, которую мне отдал Ветров. Сидящей на полу, спиной к двери и стирающей слезы с щек.
Много-много слез. Из них получится маленькое море.
Господи, Рита, ты серьезно? Плачешь из-за этого мудака? И потому, что он тебя послал к черту?
Мне показалось…
Показалось, что все это не просто так. В какую-то секунду, когда мы глядели глаза в глаза, я ощущала, что между нами дрожит от невидимых вибраций воздух.
А потом…
— Убирайся с глаз… — ледяное, будто только что из Антарктиды привезли.
Как говорится — показалось…
Но тьма в его глазах… Она была. Я её видела. Я видела её и хотела шагнуть в её пьянящие, жгучие объятия…
Вот тебе и правда жизни, Риточка. Три откровения, и каждое — восхитительней предыдущего.
Откровение первое — тебе нравится этот мудак. Действительно нравится, и ты об этом давно знаешь, просто очень хорошо прикидываешься, что это тебя не волнует.