Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»
Шрифт:
Как обычно, накануне наступления Гитлер отдал довольно пафосный приказ по войскам, в котором, если мне не изменяет память, обращалось внимание на чрезвычайную важность этого сражения, хотя речь здесь явно не шла больше об операции стратегического назначения. Это может являться признаком того, что он рассчитывал в ходе фронтовой операции добиться военного успеха, названного им в то время отцу в качестве условия для попытки вступить в переговоры с русскими. Итак, мы выступили лишь 5 июля 1943 года против находившегося в полной готовности к обороне противника, которому было предоставлено достаточно времени, чтобы наилучшим образом приготовиться к германскому наступлению. Главное направление удара танкового корпуса СС, действовавшего на южном фронте наступления, приходилось на сильнейшую позицию русских, точно туда, где и ожидалась наша атака. День за днем
11 июля мы, наконец, преодолели, сражаясь у города Прохоровка, еще один протяженный и глубокий противотанковый ров, прорвав, таким образом, многочисленные оборонительные линии противника. Мы ожидали в наших машинах приказа атаковать Прохоровку, находившуюся перед нами в пределах прямой видимости. Правда, мы уже наблюдали в сильные бинокли, через речку Псёл, массивные танковые контратаки русских на участке соседней дивизии слева. Это было причиной, почему приказ взять Прохоровку еще не мог быть отдан. Так мы и стояли в нетерпении на возвышенности между долиной Псёла и железнодорожной линией Харьков— Курск. Почему не было приказа атаковать? Нет ничего более неприятного, чем быть выстроенным на открытом месте под вражеским обстрелом, не будучи в состоянии сделать что-либо. В такие моменты я иногда говорил своему заряжающему: «Сделай-ка мне бутерброд». Он держал довольствие для экипажа в ящике из-под патронов. Тот помещался у его ног, под мешком, в который укладывались стреляные гильзы. Экипаж состоял из пяти человек. В башенке командира находился в данном случае я сам. Слева, под и передо мной — наводчик. Командир должен был точным целеуказанием направить его на соответствующие цели, так как поле зрения, доступное наводчику через прицельную оптику, было ограниченно. Слаженное взаимодействие между командиром, наводчиком и водителем зачастую являлось вопросом выживания. Водителем нужно было постоянно управлять, при этом он должен был использовать любую, вплоть до самой малой, возможность для укрытия и, в первую очередь, не застрять. Он был, по сути, важнейшим членом экипажа, так как отвечал за готовность машины к выезду. С наводчиком, водителем и радистом командир был связан по танковому переговорному устройству. Заряжающий ничего не видел и не слышал, однако должен был заботиться о том, чтобы пушка была соответственно заряжена правильным снарядом (осколочным или бронебойным), и пулемет, по возможности, всегда исправно функционировал. Радист должен был всякий раз переключить передатчик в зависимости от того, хотел ли я говорить с одним из танков роты или с командиром батальона, со своим пулеметом он должен был в соответствующих условиях подавлять вражескую пехоту. От каждого члена экипажа могла зависеть жизнь или смерть. Нетрудно себе представить, насколько такие обстоятельства сплачивают.
Итак, заряжающий нагнулся, чтобы достать ящик с довольствием, в этот момент в танке резко хлопнуло. Заряжающий выпрямился и протянул мне кровоточащую руку. Ему в особенности, да и всем нам, в очередной раз крупно повезло. Легкая противотанковая пушка русских выстрелила нам в борт, пробив правую сторону башни. Снаряд разбился о нашу пушку, тяжело ранив заряжающего. Если бы он как раз не нагнулся, он был бы мертв, снаряд попал бы прямо в него.
Прошедшие дни наступления уже обошлись нам в большие потери. Из 22 машин моей роты, с которыми я выступил 5 июля, утром 12 июля в моем распоряжении еще находились семь боеготовых. Остальные были либо подбиты, либо ремонтировались в мастерской. Кроме меня, в роте оставался еще один офицер.
Русская сторона ожидала немецкого наступления, наилучшим образом подготовившись. Вдобавок ко всему, германское командование оказало любезность Советам, атаковав точно в тех пунктах, где это и предполагалось. Оно лишилось момента внезапности, сделав, в конечном итоге, то, что и ожидалось противником. Оказались ли на немецкой стороне забытыми уроки военной истории, говорящие о том, что против превосходящих
Русские обладали к тому же еще и преимуществом так называемой «внутренней линии», то есть они могли направлять резервы коротким путем к каждому из угрожаемых участков фронта. Как раз на хорде «Курской дуги» они расположили в Старом Осколе оперативный резерв, 5-ю гвардейскую танковую армию. В распоряжении немецкой стороны не имелось, однако, никаких существенных оперативных резервов, чтобы после прорыва русских укреплений «питать» наступление «из глубины», как звучит профессиональный термин для обозначения расширения начального успеха путем привлечения дополнительных сил.
До 11 июля 1943 года танковому корпусу СС, задействованному в центре фронта наступления, удалось далеко продвинуться в глубь расположения русских. На острие клина находилась вечером 11 июля «бронированная группа» 1-й танковой дивизии СС, известной как «Лейбштандарт», к которой я принадлежал со своей ротой. Мы расположились на отдых на протяженном обратном скате позади русского противотанкового рва в ожидании смычки с обеими соседними дивизиями. На следующее утро необходимо было взять Прохоровку, важный этап на пути к Курску.
Ранним утром 12 июля можно было услышать беспорядочный треск двухтактного мотоцикла ДКВ, принадлежавшего связному; собственно говоря, он всегда означал получение нового задания. Я лежал со своим экипажем под танком, провалившись в глубокий сон, однако, услышав неприятный шум мотора, как обычно, сразу проснулся. На подсознательном уровне, пока выбирался из-под танка, до меня дошло, что на передовой было неспокойно. Я слышал огонь, пехоты и артиллерийский, самолеты с обеих сторон были в воздухе. Тут раздался крик: «Командир роты, к командиру!» Мой командир — по видимости, разбуженный из тяжелого, вызванного измождением сна, — поручил мне проверить сообщение пехоты, якобы слышавшей шум танков у противника. Я приказал своей роте находиться в «боевой готовности». На мотоцикле с коляской отправился на розыски командира пехотного батальона, занимавшего позицию на возвышенности перед нами. Согласование не дало никакой новой информации, он также не располагал точными сообщениями. Поэтому я оставил испытанного унтер-офицера с мотоциклом на командном пункте пехоты, чтобы он мог, в случае необходимости, немедля ввести меня в обстановку.
Так я и отправился этим чудесным летним утром вниз по склону к моим танкам пешком. Офицер роты доложил тем временем о законченном приведении ее в боевую готовность. Мой заряжающий протянул мне бутерброд и кружку горячего «мукефук» (эрзац-кофе; кофейный напиток, обычно с цикорием). Шпис (аналог старшины), как это должно было потом выясниться, доставил утреннее довольствие на передний край как раз вовремя. Про себя я слегка чертыхался, так как вечером, на отдаче приказа, моя рота была, собственно, назначена резервной, поэтому мы надеялись на пару часов дополнительного сна — вместо этого оказались в неясной обстановке, требовавшей постоянной боевой готовности.
Летний день обещал быть теплым, солнце уже палило. Насколько жарким будет день, вмиг дошло до меня через несколько мгновений, когда на возвышенности перед нами поднялась стена фиолетового дыма. Она была создана так называемыми «дымовыми сигнальными патронами», указанным в этот день знаком «танковой тревоги». Большое количество облачков фиолетового дыма, взвившихся в небо, говорило о том, что, по-видимому, начиналась массированная танковая атака русских. Тут я увидел в туче пыли своего командира отделения, несшегося на мотоцикле вниз по склону, выбрасывая вверх кулак — знак «немедленно выступать!». Случилось ли так, что 5-я гвардейская танковая армия, о чьей дислокации в Старом Осколе нам было известно, вмешалась в ход сражения? Вскоре нам предстояло это узнать!
Я уже давно отдал необходимые приказы. В этот момент дело шло о том, чтобы — не дожидаясь команд — немедленно реагировать. Мы, молодые офицеры, были обучены в духе основополагающего немецкого принципа командования, требующего в соответствующем случае действовать, если в этом была необходимость, на свой страх и риск в рамках общей задачи. Сегодня этот принцип называют «тактикой задания». Во время обучения в офицерском училище нас беспрестанно ставили перед новыми ситуациями, требуя дать сразу «оценку обстановки» и сформулировать соответствующее «решение». «Оценка обстановки и решение» являлись, в сущности, секретом успеха немецкой армии.